Обществом, у которого есть идеология, невозможно манипулировать

Видимо, поэтому в Конституции РФ есть запрет на государственную идеологию.

После того как Владимир Мединский в одном из интервью, оппонируя апологетике деидеологизации, высказал резко прозвучавшую, но вполне очевидную мысль, что человек без идеологии уподобляется животному, у и без того недолюбливающих его представителей псевдолиберальных групп вновь случился приступ ненависти в его адрес. То же «Эхо Москвы» один за другим стало вывешивать более или менее озлобленные выпады в его адрес – от относительно сдержанного оппонирования Дондурея до откровенно истеричного блогера Носика, обвинившего Мединского в сходстве его выступлений с речами Геббельса – на том лишь основании, что он предпочитает осмысленное искусство бессодержательному.

Дондурей и Пархоменко, Ларина и Носик – ряд узнаваемый. В нем же – тесть Чубайса Андрей Смирнов, когда-то снявший великий «Белорусский вокзал», но когда выгодными стали иные идеи, пришедший к апологетике Тамбовского восстания в фильме, снятом по заказу Владислава Суркова при помощи не менее узнаваемых лиц – Виктора Вексельберга, Альфреда Коха и Романа Абрамовича, Леонида Гозмана, Анатолия Сердюкова и своего зятя Анатолия Чубайса.

Смирнов сильно возмущался словами Мединского о необходимости идеологии, очевидно, не понимая, что и «Белорусский вокзал», и «Жила-была одна баба» – фильмы одинаково идеологические. Разница между ними лишь в том, что первый несет в себе одну идеологию, а второй – другую. Условно говоря, первый – советскую, второй – антисоветскую. И если человек снимает сначала один из этих фильмов, а потом – другой, это демонстрирует не его свободу от идеологии, а его готовность изменять любой идеологии и, когда это выгодно, талантливо служить одной, а когда невыгодно – переходить на сторону другой. И в этом отношении неприятие слов Мединского о значении идеологии – это всего лишь отстаивание своего права на то, чтобы продаваться той идеологии, которая в данный момент окажется выгоднее и доходнее.

Конечно, все вышеперечисленные обиделись и разозлились на Мединского, почувствовав, что их назвали их собственными именами. Ведь фраза о том, что человек без идеологии превращается в животное, на самом деле предельно точна, причем не в переносном, а в прямом смысле слова. Не в плане атаки на представителей той или иной политической линии, а сугубо в научном смысле слова.

Человек – биосоциальное существо. Вне своего социального существования он действительно оказывается всего лишь животным – как сходили с ума и превращались в животных реальные Робинзоны, прожившие в одиночестве, как правило, более двух лет.

Социальность человека – не в факте его жизни в социуме, а в его существовании в определенном, рождаемом социумом смысловом и ценностном поле. Человека от животного в конечном счете отличает одно – наличие того, что для него важнее его биологического существования, – целей и ценностей, за которые он готов отдать свою жизнь. То есть в том или ином виде идеологии.

Идеология – это не декларирование лозунгов, а цели и ценности. Это то, чего человек хочет достичь, и то, чем в этом своем стремлении он не может поступиться. Там, где он не стремится ни к чему и где для него ничто не важно, или если его цели сведены исключительно к удовлетворению физиологических потребностей и инстинктов и ради них он готов пожертвовать любыми ценностями, он перестает быть человеком.

Здесь есть момент, связанный с отличием идеологии от религии, но он лишь в том, что если религия опирается прежде всего на веру, находя подтверждение истинности своего видения мира в самом веровании, то идеология опирается в первую очередь на научное познание, сочетая его с выходящей за рамки исключительно рационализма эмоциональной и психологической приверженностью принятой картине мира. Идеология, конечно, всегда включает в себя интерпретацию, но для того, чтобы иметь интерпретацию, она должна опираться на более или менее достоверно установленные и научно подтвержденные факты.

Политическая идеология включает в себя прежде всего аксиологию, то есть систему ценностей, политическую доктрину, и экономическую доктрину, то есть устойчивые представления о том, каково для носителей данной идеологии желательное предпочтительное, политическое и экономическое устройство общества.

Тех, кто с ненавистью твердит о вечном зле идеологии, не устраивают несколько вещей. Во-первых, это характер устойчивости идеологии, то есть невозможность подчинить себя конъюнктуре. Либо ты веришь в то, что снял в том же «Белорусском вокзале», – либо ты веришь в Чубайса. При прочих равных условиях идеология предполагает невозможность продаваться. И для того, кто сделал своим амплуа признание права на продажность (что, впрочем, тоже есть определенная идеология), это уже ненавистно и недопустимо, потому что ограничивает его как минимум моральное право на продажность. Или обнажает его суть, демонстрируя, что внутренняя сущность данного режиссера либо «интернет-деятеля» – продажность как таковая.

Правда, здесь тоже есть некоторая граница. Если продажность воспринимается как высшая ценность, то есть данный субъект готов пожертвовать жизнью за право продаваться, – это все же идеология. Если не готов – уже обращение в состояние животного.

Что-то подсказывает, что люди, подобные Пархоменко. Смирнову, Носику, Лариной, Альбац и их соратникам, столкнувшись с политической практикой Третьего рейха, оказались бы не среди боровшихся с ним подпольщиков, а среди штатных авторов «Фёлькишер Беобахтер» и провокаторов гестапо. А в условиях 1937 года они требовали бы смерти для врагов народа и засыпали бы НКВД доносами на соседей и сослуживцев. Это не уничижительное ругательство в их адрес: просто привычная для них практика профессионального разоблачения и обличения чего-либо по существу есть разновидность того же самого доносительства.

Помимо этого, те политические группы, которые протестуют против права общества на идеологию, делают это не потому, что протестуют против идеологии как таковой, а потому, что боятся, что идеология, которую воспримет общество, окажется совсем не той (а, скорее, прямо противоположной той), которую предпочитают они.

Для них провозглашаемое неприятие идеологии – это не борьба за свободу от идеологии. На самом деле не имеющий идеологии не может быть свободен, ибо, не имея своих целей, он всегда зависит от целей других. Для них неприятие идеологии – это борьба за их свободу навязывать остальным предпочтительную для них идеологию: либо свои цели и ценности, либо сверхценность отсутствия ценности и свое право жить исключительно животным существованием.

И третий момент, определяющий их протест против признания права общества и всех остальных на обладание идеологией, – это то, что теми, кто обладает утвердившейся идеологией, практически невозможно манипулировать. Обладание идеологией – это обладание своим пониманием мироустройства, мировоззрением, пониманием того, чего ты хочешь от жизни, чего хочешь в ней добиться. В данном случае речь идет не о том, что идеология позволяет иметь все это, а о том, что идеология именно в этом и заключается. И человека, который знает, чего он хочет, чему он служит и к чему он идет, почти невозможно подчинить чуждым ему целям. Там, где есть идеология (верная или неверная, прогрессивная или реакционная – неважно), уничтожается возможность манипуляции. Именно это не устраивает как те экономические группы, которые заинтересованы в навязывании большинству целей меньшинства, так и те профессиональные группы, которые сделали своей основной профессией манипуляцию сознанием людей, равно как и неограниченную продажу своих услуг в сфере этой манипуляции.

Поэтому эти экономические и профессиональные группы ненавидят и будут ненавидеть и информационно терроризировать и Мединского, и любого, кто будет отстаивать простую истину: человеку нужна идеология – просто потому, что у него есть право оставаться человеком, а не становиться, подобно адептам проходящего в последние четверть века разрушения страны, животным.

Поэтому «Эхо Москвы» ругает Мединского. И добивается показательного успеха: шаг за шагом рейтинг министра культуры и его место по рейтингу в составе кабинета министров повышаются. С декабря 2012 года он прочно утвердился в первой десятке популярных министров их общего числа в три десятка – вместе с Шойгу, Лавровым, Рогозиным, Пучковым (последний рейтинг ВЦИОМа – здесь) А ближайший к нему представитель социального блока, к которому он формально принадлежит, Ольга Голодец, отстает на девять мест и практически замыкает второй десяток из трех – не говоря уже об иных социальных министрах: здравоохранения, труда и социальной защиты, образования...

Если «Эхо Москвы» будет ругать Мединского сильнее – его рейтинг будет расти быстрее. Так сегодня устроена жизнь: если тебя ругают «Эхо Москвы» и представители этой политической тенденции – значит, ты сделал что-то полезное для страны. И значит, твоя популярность будет расти.

И значит, ты – человек, а не животное.