Человек разумный вышел из неразумной природы?

Фото: JuliusKielaitis / shutterstock.com

Денис Клещёв: Глубинная Вселенная: внутри — вовне

(Философский очерк о непрерывности
пространства, времени и сознания)

Зоологи утверждают, что эмбриональное развитие животного повторяет всю историю его предков в течение геологического времени. По-видимому, то же самое происходит и в развитии ума... Gо этой причине история науки должна быть нашим первым руководителем.

Анри Пуанкаре

С чего начать и чем закончить описание того, у чего нет ни начала, ни конца? Разве можно измерить неизмеримое, постичь непостижимое, уловить неуловимое? Истина во всей своей полноте невыразима, но именно к выражению истины устремлен разум мыслителя и каждого настоящего ученого. В этом вечном стремлении к истине великое счастье и великая трагедия процесса познания.

Томас Кун в замечательной и во многих отношениях уникальной книге «Структура научных революций» (1962) предпринял очень удачную попытку систематизации процесса познания, исходя из существования внутренней логики развития науки.

Оказалось, что эта внутренняя логика не является линейной классической логикой, зависящей только от смены общественных отношений и предполагающей, что каждое новое открытие всегда является отрицанием старого.

При более подробном рассмотрении выясняется, что зачатки новой парадигмы уже содержатся на более ранних этапах развития, и если бы в реальности строго выполнялся закон «отрицания отрицания», то есть если бы в науке на самом деле полностью отрицались предыдущие мысли и теории, то потенциал развития науки исчерпал бы себя довольно быстро.

Точно так же исчерпал бы себя потенциал эволюционного развития, если бы на Земле появился новый высокоразвитый организм, способный полностью уничтожить все виды растительности, включая водоросли и планктон.

Тем самым более развитая форма жизни очень быстро перешла бы к самоуничтожению и, поскольку воспроизводить кислород из углекислого газа могут только растения, то эволюционный процесс был бы стремительно отброшен на миллиарды лет назад.

Когда мы говорим о неисчерпаемости познания, то мы подразумеваем под этим существование бесконечного множества мыслительных связей, для которых находится соответствие закономерностям, почерпнутым из внешнего мира, а также из наших собственных переживаний и представлений. Мышление не является замкнутой на себе или в себе системой — оно не прекращается и постоянно развивается, подобно всему живому.

В действительности эволюционное развитие мышления и рост знаний во многом повторяет развитие экосистем. Такое развитие происходит не по прямой или спирально закрученной линии от низших типов к высшим, а включает в себя в той или иной конфигурации все этапы предыдущих состояний, подобно росту эволюционного древа, каждая из ветвей которого находится в постоянном взаимодействии с окружающим миром, с другими ветвями, с корневой системой, листвой и плодами, внутри которых проистекают внутриклеточные процессы.

Только таким образом в природе достигается непрерывность развития, несмотря на то, что порядка 500 тыс. видов растений и около 1,5 млн. описанных видов животных составляют не более 1% от всех когда-либо обитавших на нашей планете живых существ, поскольку остальные 99% полностью вымерли, оборвав тем самым огромное множество генетических, биохимических и пищевых цепочек в экосистеме.

Тем не менее, если в системе присутствует достаточное видовое разнообразие, она не прекращает своего развития, она не распадается на несогласованные друг с другом «детали», а включает незадействованный до этого потенциал и трансформируется для заполнения пустующих ниш потоками живой энергии и вещества.


Экосистема представляет собой очень сложную структуру саморегуляции, самоорганизации и самовоспроизведения, а не механизм, как принято говорить в научной среде. По сей день филогенез новых видов связывают исключительно с внешними воздействиями на биосферу, климатическими сдвигами, геокосмическими катастрофами и случайными перестановками генов.

Однако это никак не раскрывает природу внутренней трансформации системы — не объясняет, почему, несмотря на всевозможные негативные изменения, в биосфере Земли наблюдается непрерывное совершенствование уровней организации и развитие ментальных способностей у высших видов.

Выделив человека из живой природы, ученые допустили одну очень грубую ошибку — в порывах самолюбования человечеством и достижениями науки они оставили открытым вопрос о происхождении самого разума.

Научная точка зрения на этот вопрос поражает косностью и сомнительным постулатом, согласно которому человек разумный вышел из неразумной природы. Иначе говоря, позитивная наука в течение нескольких веков упорно навязывала мысль о том, что свойство разума возникло у человека из неразумных природных процессов.

Результатом этой деструктивной теории стало внедрение устойчивой модели поведения, в соответствии с которой каждый человек для самоопределения и подтверждения статуса «разумности» вынужден постоянно совершать насильственные действия над «неразумной» природой.

Даже на бытовом уровне, когда в этом нет смысла, например, разбрасывая мусор, иногда оставляя горящие костры во время так называемого «отдыха на природе» в качестве доказательства своей «разумности» и принадлежности к цивилизации.

Как ни странно, такого рода иррационализм поведения человека, является следствием той якобы вполне логичной и рациональной картины мира, которая была привита нам именно через науку.

Ведь в «донаучном» мировоззрении вся вселенная воспринимались нераздельно от человека, как продолжение его души и тела, как его родной дом, и такие холистические доводы с точки зрения глубинной экологии оказываются на удивление более разумными и дальновидными, чем «чисто научный» подход к природе, загрязняющий ее и уничтожающий парадоксальным образом саму возможность жизни.

В сдвиге парадигмы, которая все настойчивее заявляет о себе в наши дни, мы подошли к тому рубежу, за которым в науке начинают возникать гипотезы, теории и мысли, которые были характерны для религиозно-философских систем древности. История науки не может больше рассматриваться отдельно от «донаучных» этапов развития культуры.

Безусловно, в наблюдаемом распространении «донаучных» воззрений на научную парадигму заключается серьезный вызов для науки. Научное сообщество предпочло бы сохранить свои прежние установки в полной неизменности, снять с себя ответственность за экологические, этические и прочие проблемы современности, скрыть их связь с наукой и господствующим в ней приматом материи над сознанием и жизнью.

Все человечество, включая научное сообщество, ждет чудесного спасения от надвигающихся экологических катастроф и различного рода кризисов, не желая осознать, что такое спасение невозможно без коренного преобразования мировоззренческих позиций, без охвата обширной области, которая была исключена из научной картины мира, и речь идет, прежде всего, о феномене сознания.

Между тем, давно известен четкий коррелят эволюционного процесса с развитием ментальных способностей и нервной системы у всех биологических форм, убедительно свидетельствующий о том, что в природных процессах на протяжении миллиардов лет сохраняется и совершенствуется способность к целеполаганию, другими словами, та же самая способность, которую принято считать исключительной прерогативой человека и создаваемой им цивилизации.

Но если основной признак разумности, которым является способность к целеполаганию, характерен в той или иной степени для всего живого, то, следовательно, и процесс накопления опыта, а также попытки его осознания, следует рассматривать более широко — не только как свойство создаваемой человеком науки и цивилизации, но и, вообще говоря, как фундаментальное свойство самой Жизни, ибо всякая жизнь существует и развивается лишь потому, что аккумулирует в себе опыт, перемещая его во времени и пространстве в виде энергии и кластеров информации.

Именно поэтому структура научных революций Томаса Куна, связывающая смену одних научных парадигм другими с появлением отклонений от накопленного в науке опыта, обнаруживает удивительные сходства с теорией эволюции.

В самом деле, «смена парадигм» подобна эволюционной смене преобладающих форм жизни на Земле, при этом обнаружение различных отклонений или «аномалий» в научных теориях соответствует накоплению внутривидовых мутаций, а периоды существования в научном сообществе так называемой «нормальной науки» отражают в себе принцип планомерного развития устойчивых биогеоценозов, когда биологические виды взаимодействуют между собой без внезапного появления и расселения в ареале их обитания новых видов, приводящих к «революционным ситуациям».


Здесь следует сразу отметить, что парадигмальный подход к анализу истории науки не просто реплицирует из эволюционной теории ключевые идеи, а существенно расширяет и дополняет наши представления о ходе эволюции. Поэтому не стоит думать, будто мы имеем дело только с обычной редукцией или сведением истории науки к теории Чарльза Дарвина.

Отнюдь нет! Во-первых, сама теория эволюции развивается так, что возникают различные ее интерпретации, основанные на данных генетики, а во-вторых, существуют и такие вопросы, на которые эволюционная теория не дает однозначных ответов, и это обстоятельство не позволяет рассматривать современную эволюционную теорию или неодарвинизм в качестве безупречного эталона, на который можно было бы полностью положиться.

Наоборот, когда мы начинаем сопоставлять развитие науки и других феноменов культуры с теорией эволюции биологических видов, возникает впечатление неполноты языка, с помощью которого исследуются эволюционные процессы.

Так, в историческом развитии человеческой культуры возникают эффекты, которые имеют свои аналоги в развитии флоры и фауны, однако эволюционная теория не всегда их учитывает, а порой просто не может охватить своей терминологией, поскольку слишком многие виды живых организмов бесследно исчезли, и чем глубже мы погружаемся в геологические эпохи, тем больше возникает недостающих переходных звеньев и вопросов.

На ранних этапах развития жизни, вероятно, существовали целые классы, о которых науке совершенно ничего не известно. В качестве промежуточной формы при переходе от одноклеточных к многоклеточным организмам могли возникнуть полиморфные виды, способные объединять клетки в многоклеточные организмы и разъединять их, сохраняя возможность быстрого воспроизведения прежних многоклеточных состояний.

Возможно, именно поэтому даже у высших видов наблюдается явление полиморфизма: способность скрещивания и сосуществования в одном сообществе близких подвидов, независимо от ряда наследственных признаков, например, группы крови.

Так как у некоторых видов вирусов генетическая информация содержится в РНК, а роль азотистого основания тимина (T) в молекуле РНК выполняет урацил (U), то нельзя исключить возможность существования еще более экзотических организмов, у которых вместо двух спиральных нитей ДНК существовала бы тройная нить, напоминающая запутанную косичку. В настоящее время обсуждается даже возможность существования в условиях высокого давления неуглеродной органики, конструктивным элементом в которой является стабилизированный азот.

В таком случае известные нам азотистые основания могут оказаться одной из ветвей более общего класса органики, из которой могут возникать различные формы жизни. Несмотря на всю фантастичность подобных гипотез, в условиях, далеких от нынешних, организмы, в самом деле, обладали весьма и весьма непривычным для нас дивергентным разнообразием.

Принципиально важно, что мы не имеем точных сведений о внутренних причинах эволюционных изменений, которые выглядят со стороны почти случайными скачками, особенно если говорить о самом зарождении жизни на Земле или в космосе, поэтому хрестоматийную Дарвиновскую теорию нельзя признать достаточно универсальной и всеобщей.

И больше всего настораживает то, что развитие жизни в ней (биогенез) слабо связано с развитием сознания (ноогенез), во всяком случае, жизнь и сознание в биологии рассматриваются изолированно, что искажает наши представления о движущих силах, принимающих участие в эволюционных процессах.


Наиболее распространенная точка зрения на эволюцию выражается в тезисе «выживает сильнейший», из которого следует, что процесс эволюции направляется через борьбу за выживание, связанную с наращением организмами физической силы.

Но для наращения силы недостаточно выполнения механических операций или упражнений, как полагал Ламарк, потому что вектор приложения живой силы происходит через целеполагание, которое обусловлено не только психически, но и самой предысторией уже произошедших и закрепленных на филогенетическом уровне полезных мутаций.

Так что крылатая фраза «сила есть — ума не надо» является не совсем корректным упрощением, что свойственно, пожалуй, вообще всем крылатым фразам. На самом деле концентрация силы у живых существ невозможна без концентрации ментальной, другое дело, что эти внутренние, ментальные законы обладают особенностями, затрудняющими их изучение.

Зоологам известны организмы, настолько беззащитные по сравнению с другими, что их выживание на протяжении миллиардов лет в экосистеме, где все определяет только сила, выглядит чем-то совершенно невероятным. Даже человек не появился бы и не выжил в такой среде, где основополагающим фактором филогенеза и онтогенеза выступает только физическая мощь.

Другим фактором эволюции, как правило, называют «приспособляемость»: кто не имеет явного преимущества в физической силе, тот вынужден приспосабливаться. Но всякая адаптация подразумевает хотя бы интуитивное осознание окружающих условий.

Разумеется, когда цветок подсолнечника в течение дня разворачивается от восхода солнца к его зениту и закату, то это еще не означает, что цветок постоянно думает о солнце и световых лучах, необходимых ему для созревания семян.

Тем не менее, самой эволюцией в нем, безусловно, заложено стремление к установлению ментальной связи именно с Солнцем, о чем может сказать уже сама форма этого цветка — дискообразная чашечка с желтыми лепестками по периметру, имитирующими солнечные лучи.

Рассмотрение факторов «наращения силы» и «приспособляемости» обнаруживает их общее ментальное происхождение — они, как и другие факторы естественного отбора, возникают в результате тонкой работы одной и той же движущей силы эволюции, а именно — интуиции, действующей, правда, в совершенно разных направлениях.

Далеко не случайно к аналогичному выводу об «интуитивных основах науки» приходит в своем исследовании и Томас Кун, за что его поспешили обвинить в скрытой приверженности «иррационализму». Так, Имре Лакатос считал, что нет никакой необходимости ссылаться на интуитивные основания, поскольку поступательное развитие науки всегда можно реконструировать при помощи рациональных рассуждений и логических цепочек.

По мнению Лакатоса, апелляция Томаса Куна к психологии привела к появлению «в высшей степени оригинальной картины иррациональной замены одного рационального знания другим». 1

Более радикальных позитивистских взглядов придерживался Карл Раймунд Поппер, который ввел в научную методологию принцип фальсификационизма научных знаний.

Согласно взглядам Поппера, всякая теория является научной, только если ее можно опровергнуть. Как непосредственный свидетель научной революции начала ХХ века, он был сторонником критической селекции теорий, при которой в научной среде должна идти настоящая «война всех против всех».

Только так, по мнению Поппера, возникает здоровая конкуренция, сопровождающаяся ростом критицизма и ускоренным развитием науки. Однако такого рода сверх-позитивизм, отвергающий историзм и прогнозируемость новых знаний, на практике был невыполним, хотя бы потому, что для поддержания в активности сразу многих конкурирующих теорий требуется колоссальное количество ресурсов, которыми никто не располагает.

Между прочим, по этой же причине в XXI веке потерпел крах Попперовский мультикультурализм и выросшая на его благодатной почве западная концепция ничем неограниченного «безлимитного либерализма».


Хотим мы того или нет, но в научной среде действуют ограничения, не позволяющие мгновенно быстро менять одну теорию другой, выходящей за рамки уже существующей парадигмы. Ко всякому новому знанию в научной среде относятся с крайним недоверием, даже если старая теория себя полностью изжила и зашла в тупик, ничего не открывая, кроме новых противоречий.

Та же инертность, тормозящая переход от одной парадигмы к другой, действует не только в науке, она пронизывает буквально все уровни экосистем, в которых распространенность одного вида всегда создает определенное давление на существование другого, а также затрагивает все уровни развития общества: от уровня индивидуального и семейного до уровней развития коллективов и профессиональных сообществ, и далее до уровней социально-экономических, религиозно-идеологических, геополитических систем, также испытывающих на себе взаимное давление.

Так как в современной науке и в общественном сознании преобладает парадигма механицизма, то свойство инертности систем рассматривается нами как отрицательное явление, не позволяющее развиваться ускоренными темпами, внедрять новые технологии и типы отношений, ломающие стереотипное поведение.

Как инженеры для ускорения работы машин вынуждены бороться с силой трения в твердых средах, так же усилия идеологов «открытого информационного общества» направлены в основном на то, чтобы повысить мобильность общества через создание искусственных матриц успешного поведения, клипового или, как еще говорят, «позитивного мышления», через ментальное, культурно-языковое и нравственное «раскрепощение личности».

Однако между машиной и живым сообществом людей существует фундаментальное различие: если в результате износа деталей ломается машина, мы всегда можем собрать другую, более лучшую машину, а если произойдет критический «износ» цивилизации и «поломка» самого человека, то собирать будет уже нечего и некому.

Тем поразительнее наблюдать царящую в современном мире глобальную безответственность встроенного в техносферу человека, ведущего себя не как живое разумное существо, но, скорее, как безумная машина, не осознающая значения своих действий.

Весьма характерно, что это уже привело к технической замене имени идентификационными налоговыми номерами, которые присваиваются не документам, а непосредственно самой личности. Ни в одном тоталитарном обществе не возникало еще настолько масштабных, управляемых извне процессов «механизации общества» и обезличивания человека.

Впрочем, подобные идеи трансгуманизма — сращения человека с машиной — имеют давнюю историю, их можно обнаружить уже в мечтаниях алхимиков. Незаметно для всех эти мечты обрели к концу ХХ века практически уже официальный статус новой «цифровой парадигмы».

Тем не менее, даже в век компьютерных технологий и скоростных коммуникаций, оказавшись в условиях кибернетической парадигмы, научное сообщество продолжает сохранять признаки традиционной и, как кажется сейчас многим, устаревшей науки.

В чем причина столь сильной инертности науки — хорошо это или плохо? Для внедрения цифровых инноваций в сохранении атавизмов в науке, разумеется, нет ничего хорошего. Но следует признать, что у науки существует своя внутренняя логика развития, и главной задачей в этой глубинной нелинейной логике является отнюдь не создание более высоких технологий и даже не получение новых результатов — главной задачей науки является ее самосохранение — как, впрочем, у любого биологического вида на Земле.

От уровня инертности зависит не только время, которое требуется для придания того или иного ускорения системе, не только расходы энергии на перемещение ее из одного состояния в другое, но и, что не менее важно, устойчивость и упорядоченность системы.

К чему ведет минимальное значение инертности, можно наблюдать на примере квантов света, способных перемещаться исключительно быстро — настолько быстро, что при их движении происходит утрата свойств пространственно-временной непрерывности, так что описать положение квантовых объектов можно лишь вероятностно, с очень большой степенью неопределенности.

Ни живое существо, несущее генетическую информацию, ни наука, несущая информацию о множестве теорий, не могут существовать с подобной степенью неопределенности, когда невозможно точно установить ни форму, ни место, ни время, ни даже внутреннюю информацию, которую должна содержать данная система.

Поэтому, несмотря на то, что квантовое состояние безинертности существует, всякая инерционная система пытается удержаться в других, более определенных состояниях, что выражается в стремлении инерциальных систем к равновесным устойчивым положениям. То есть мера инертности необходима и для существования материальных объектов, и для существования самой науки, которая эти объекты изучает.

В противном случае, если в научном мире исчезнут все внутренние ограничения на ускорение научного прогресса, то в такой «перманентной революции» научный метод познания потеряет смысл — все формулы и выводимые из них законы станут слишком произвольными, непонятными для остальных, их нельзя будет ни полностью верифицировать, ни полностью опровергнуть.

Так что педантизм и нерешительность научного мира, доходящие при отсутствии сторонних воздействий до патологической мнительности, и удручающая медлительность признания новых теорий свидетельствует как раз в пользу большой жизненной силы науки, в пользу ее достаточной устойчивости при передаче знаний и опыта последующим поколениям. Вопрос в том — будет ли такая передача знаний вести к новым открытиям?


Подлинная история науки оказывается разнообразнее и глубже рационалистических схем Имре Лакатоса и Карла Поппера, применимость которых весьма ограничена в отличие от концепции, предложенной Томасом Куном.

Парадигмальный подход часто сравнивают с общественно-историческим подходом Карла Маркса, что имеет определенный смысл. Ведь сама идея смены общественных формаций от низших типов к высшим и «классовая борьба» есть почти дословное рецитирование эволюционной теории Дарвина.

Однако, в отличие от классиков диалектического материализма, усмотревших окончательную цель исторического развития в построении на самом высшем витке истории «бесклассового общества», Томас Кун был далек от создания подобной «завершенной» теории. Иначе он бы наверняка пришел к выводу, что самой высшей стадией развития науки должно стать окончательное торжество «донаучного» подхода.

Ничего подобного парадигмальный подход не предлагает, даже при его расширении на «донаучные» этапы развития культуры. Непрерывность развития налагает на каждую возникающую структуру свойство необратимости, известное в эволюционной теории как закон Долло.

Смысл этого закона состоит в том, что накопление мутаций происходит на больших промежутках времени с изменением множества условий, так что вызвать обратный процесс и получить за более короткий промежуток времени точную копию или клон вымершей архаичной формы невозможно. Для биологии это означает, что обратной эволюции человека к гоминидам никогда уже не случится, как не произойдет и обратной эволюции, скажем, от плацентных млекопитающих к сумчатым животным или видам, откладывающим яйца.

Если даже и возникнут мутации, повторяющие ранние формы (а такие отдельные обратные мутации возможны), то совокупность других признаков все равно приведет к образованию более совершенного вида, а не к повтору архаики, как в случае с ластоногими моржами или тюленями, вторично перешедшими от сухопутной к водной среде обитания, у которых не появилось ни чешуи, ни жаберных щелей.

Для социально-экономической теории Карла Маркса закон необратимости Долло означает, что возврат к «бесклассовому обществу» с отменой денежных отношений был просто невозможен. Хотя, конечно, изолированные группы легко обходятся без товарно-денежных отношений, но и высокоразвитую материальную культуру такие группы в одиночку создать не могут.

Вместе с тем, следует признать, что сами товарно-денежные отношения со временем видоизменяются. Так, на смену «золотому стандарту» в ХХ веке пришел «нефтедоллар», а теперь происходит поиск финансовой системы, которая бы позволила народам мира развиваться более гармонично, и такая система, несомненно, в скором времени появится, невзирая на то, что нынешний «миропорядок», основанный на доминировании США во всех сферах, агрессивно сопротивляется этому необратимому процессу, представляя угрозу не только для сохранения разнообразия иных культур, но и для самих Соединенных Штатов.

Полный текст доступен в формате PDF
Glubinnaya-Vselennaya.pdf [1,14 Mb] (cкачиваний: 202)