Письмо Хмельницкого, изменившее историю

Одержав блистательные победы над польским войском под Жёлтыми Водами 5, 7 и 8 мая, а затем 16 мая – у Корсуня*, гетман Богдан Хмельницкий вернулся с войском своим в Черкассы, и 8 июня (по нынешнему календарю – 18-го) 1648 года отправил русскому царю Алексею Михайловичу послание с просьбой о принятии Гетманщины в подданство. Письмо это замечательно во многих отношениях – если, конечно, понимать суть времени, когда оно было написано.


Письмо Богдана Хмельницкого русскому царю от 8(18) июня 1648 г. Лицевая и оборотная часть.

Понимать следует прежде всего то, что гетман Богдан-Зиновий Михайлович Хмельницкий предлагал воссоединить не Украину с Россией, как о том десятилетиями говорили присяжные историки, и что было закреплено на государственном уровне во времена СССР, а Русь с Русью – ибо ничего «украинского» на этих территориях никогда не было: даже много позже известный предатель Филипп Орлик называл пресловутого Мазепу Алкидом Российским, а отец этого «Геракла» Адам-Степан Мазепа, один из соратников Богдана Хмельницкого, носился с идеей создания не «Украины», а Великого княжества Русского (в составе Речи Посполитой). Даже Лютый Ярема – Иеремия Вишневецкий, прямой противник Хмельницкого, – носил титул «князя Русского», а самого гетмана Хмеля, на второй день нового 1649 года триумфально въехавшего через Золотые Ворота в Киев, называли «Моисеем веры русской», «защитником свободы русского народа», «новым Маккавеем».

Историк Сергей Соловьёв предлагает смотреть на Хмельницкого прежде всего как на казака – представителя природы «девственной ещё, детской, если угодно грубой». Добавим сюда для полноты картины также шляхетское происхождение и образование – чуть ли не лучшее по тем временам: иезуитский коллегиум во Львове либо Ярославе (сейчас Польша). И твёрдость в вере, которой он не изменил, обучаясь у католиков. Вероятно, именно такой и должна была быть сумма качеств руководителя народного восстания, переросшего в Освободительную войну, принесшую вожделенное воссоединение разорванных монголо-татарским нашествием частей Руси, прежде единой.

Человек просвещённый, он знал, сколь печальные последствия имел опыт предыдущих восстаний против польского гнёта: под предводительством Марка Жмайло-Кульчицкого в 1625 году, Тараса Федоровича в 1630-м, Ивана Сулимы в 1635-м, Павлюка (Павла Бута) в 1637−1638-х, Якова Острянина и Дмитрия Гуни в том же 1638-м: за исключением первых двух случаев, когда судьба мятежных гетманов осталась туманной, во всех других руководители восстаний и присоединившаяся к ним казачья верхушка были свезены в Варшаву и там казнены самыми лютыми способами: колесованием, посажением на кол, разрубанием на части, вытягиванием жил, «прибитием гвоздями стоячими к доскам, облитым смолою, и сожжением медленным огнём», «растерзанием железными когтями, похожими на железную лапу» и т.д.

Осознавал ли Богдан Хмельницкий перспективу в случае поражения, пополнить своим именем этот длинный синодик жертв панской жестокости и шляхетского произвола? Несомненно. Но он знал совершенно точно и о тех многочисленных жертвах, которые терпел здесь и сейчас его народ от буквально озверевших в своей лютости поляков, огнём и мечом укрощавших его бунт, топивших его в крови. Прекрасно поставленная разведка доносила ему сведения о польских расправах. В частности, Ярема Вишневецкий, «недавний отступник от православия, с ненавистью ренегата к старой вере, вере хлопской», кричал палачам на повсеместно творившихся расправах: «Мучьте их так, чтобы они чувствовали, что умирают!» Лисянский полковник Максим Кривонос свидетельствовал: «и головы отсекали, и на кол сажали, в каждом городе среди рынка виселица… а попам нашим [князь Иеремия] буравом просверливал глаза». Девчатам поляки дарили красные ленты: лоскуты кожи, сорванные с их плеч и шеи. Можно было спокойно читать такие известия?

Да, это была и война за веру. Богдан Хмельницкий требовал, чтобы униаты и католики убрались с Гетманщины, а православный епископ заседал в Сейме Речи Посполитой на почётном месте, сразу после примаса Польши. Никогда поляки с этим не соглашались. В откровенно горячую фазу религиозное противостояние перешло в 1651 году, когда папа римский Иннокентий Х послал к полякам своё благословение и отпущение грехов, а короля Яна Казимира провозгласил защитником веры, передав ему через своего легата мантию и освящённый меч. Коринфский митрополит Иоасаф, в свою очередь, опоясал Хмельницкого мечом, освящённым на Гробе Господнем, окропил войско святою водою и сам шёл на поляков при войске. Своё благословение Богдану Хмельницкому передал и константинопольский патриарх Иоанникий II (Линдиос).

Здесь мы говорим о событиях 1651 года, в котором Берестецкая битва, состоявшаяся 18 июня, открыла ряд неудач казацкого войска того лета, имевших достаточно тяжёлые последствия – поляками был опустошён взятый литовским гетманом Радзивилом Киев, а «соборную церковь Богородицы каменную на посаде ляхи разграбили всю, образа пожгли, церковь вся выгорела, одни стены остались». Отчего такую ненависть питали поляки к Православию, поясняет тот факт, что именно киевские иерархи церкви первыми осознали необходимость воссоединения разделённого народа: ещё за четверть века до письма Богдана Хмельницкого о том же, о принятии православного населения Малой Руси в подданство русского государя, обращался (в 1622 году) православный митрополит Киевский и всея Руси Исаия Копинский-Борисович. Двумя годами позже о том же писал в Москву митрополит Иов (Борецкий). Он создал трактат «Протестация и благочестивая юстификация», в котором было прямо заявлено: «с Москвой у нас одна вера и богослужение, одно происхождение, язык и обычай».

В том, что это было не частное мнение князей церкви, убеждают книжные источники, в том числе изданные Киево-Печерской (в лавре) типографией, основанной в конце 1616-го или начале 1617 года её тогдашним архимандритом Елисеем Плетенецким. Уже первая изданная здесь книга пестрит «российской» лексикой: «Православному роду российскому, сыном Церкве Восточныа взлюбленнейшим, душеспасителнаго здравиа», - напечатано в её предисловии от его имени.

Другая вступительная часть, от архидиакона Захарии Копыстенского, начинается пояснением: «Се, правоверный христианине и всяк благоговейный читателю, от нарочитых мест в России кииовских, сиречь от лаври Печерскиа кииовскиа, благодатию Божиею, тщанием же и попечением преподобнейшаго во отцех кир Елисеа Плетенецкого печерского кииовского архимандрита, происходит напечатаннаа книга молебная Орологион, яже сказуется словенски Часослов».

Далее так: «Еже в роде нашем российском, во времена самодержца Владимера …» В конце «Часослова» помещены «Тропари и кондаки росским святым». В тропаре преподобный Феодосий Печерский величается так: «...в молитвах яко бесплотен пребывая в Росской земли яко светлое светило просия отче Феодосие…» и «Звезду росскую днесь почтем». Тропарь и кондак святой княгине Ольге озаглавлены: «Преподобныа Олги, в святом крещении Елены, княгини роской». В кондаке святой княгине Ольге-Елене призывается: «Вспоем днесь благодателя всех Бога, прославльшаго в Росии Елену богомудрую, молитвами ея, Христе, подаждь душам нашым грехом оставление».

В разряде полемической литературы, изданной лаврской «друкарней», наиболее значимой считается вышедшая в 1621 году «Книга о вере единой», автором которой является, вероятно, Захария Копыстенский. В последующих во времени изданиях – «Книга о правдивом единстве православных христиан», «Палинодия, или книга обороны» – этот автор демонстрировал открытую симпатию московским князьям, рассматривал Москву как оплот православной Руси, высказывал идеи единой прародины трёх восточнославянских народов, неразрывности их исторических судеб, близости разговорных языков, единства церковнославянского языка и вероисповедания.

Поляки прекрасно понимали силу основы этого объединения. «Многоучёный и красноглаголивый» Адам Кисель, в то время воевода киевский, главный переговорщик с Хмельницким, уверяя последнего, что «нет в целом свете другого государства, подобно нашему отечеству, правами и свободою», тем не менее честно отписывал в Варшаву ещё в 1648 году: «…Кто может поручиться за них? Одна кровь, одна религия!»

Широким ручьём польской крови, пролитой в возмездие за творимый в Малороссии-Гетманщине разбой, Богдан Хмельницкий навеки отгородился от Польши после битвы под Батогом. Ничего, кроме презрения, он к чванливой польской шляхте не испытывал. Перина, Латина и Дитина - такие глумливые клички он дал трём полководцам, стоявшим против него в битве под Пилявцами: князь Доминик Заславський известен был богатством и изнеженностью, коронный хорунжий Александр Конецпольський - молодостью, а региментарь Миколай Остроруг кичился учёностью.

Все они потерпели от него сокрушительное поражение. Стиль Хмельницкого переняли и окружавшие его полковники. «Уже прошли те времена, когда ляхи были нам страшны; мы под Пилявцами испытали, что это уже не те ляхи, что прежде бывали. Это уже не Жолкевские, не Ходкевичи, это какие-то Тхоржесвкие, да Заенчковские (Хорьковские – от хорька и Заечковские – от зайца), дети, нарядившиеся в железо! Померли от страху, как только нас увидели».

…Осенью 1653 года, через два месяца после Битвы под Батогом, Богдан Хмельницкий снова, третий раз за время Освободительной войны обратился к Русскому царству за протекторатом. 1 октября 1653 года в Москве специально по этому поводу был собран Земский собор, оказавшийся последним в истории России, на котором было решено: «гетмана Богдана Хмельницкого и все Войско Запорожское з городами и з землями [в подданство] принять…». Так завершилась через пять лет и три с половиной месяца эпопея одного из самых замечательных писем в мировой истории.

* Все даты в статье приведены по тогда существовавшему календарю; для перевода их на ныне действующий к ним нужно добавить 10 дней.

Тихомир Павлов