Почему США так одержимы Украиной?

Представьте себе, что крах советского коммунизма более двух десятков лет назад протекал в иных формах, чем те, что имели место в действительности. Такое могло бы произойти, если драматические и стремительные события 1991 года приняли бы несколько иной оборот, вместе с участвовавшими в них ключевыми людьми.

Сегодня тот крах ассоциируется у нас с распадом СССР и появлением на его месте 15 независимых республик. Но распад того союза не обязательно должен был быть частью несостоятельности и кончины ленинских методов организации политики, экономики и общества, которые мы знали как советский коммунизм.

Это правда, что к началу 1991 года сепаратистские настроения стали играть значительную роль в разрастающемся в Советском Союзе политическом кризисе, который сопровождался декларациями независимости прибалтийских республик и Грузии. Тем не менее, даже после этого развал союза ни в коем случае не был делом решённым. Чтобы вернуть в строй литовцев, Центр использовал военную силу, а Михаил Горбачёв выступал за принятие нового союзного договора, взамен действовавшего с 1922 года, стремясь смягчить настроения в нероссийских республиках при сохранении некого рода объединения.

К политическим формам, которые позднее в 1991 году обретут события в СССР, карьерный путь Бориса Ельцина имел не меньшее отношение, чем что-либо другое. До того, как вместе с Горбачёвым и другими отпасть от советского режима, Ельцин успел дорасти до руководящих постов в союзной властной структуре. Так получилось, что своё политическое возвращение он осуществлял в правительстве российской республики, президентом которой был избран в середине 1991 года. Таким образом, Ельцин оказался в той должности, в которой он взобрался на танк, чтобы осадить советских консерваторов, пытавшихся устроить переворот в августе, когда Горбачёв был отпуске на своей даче в Крыму. Это означало, что как только путч потерпел поражение, и влияние Горбачёва стало падать, а Ельцина – расти, власть из союзного правительства ушла к российской республике. Ельцин собрал союзные министерства и сделал их российскими, а когда позднее в этом году Горбачёв подал в отставку как последний советский президент, от союзного правительства оставалась одна пустая оболочка.

Можно представить себе другой, вполне правдоподобный сценарий, при котором государственные структуры, появившиеся на обломках СССР, выглядели бы значительно иначе. Предположим, что Ельцин совершил свой вызывающий поступок со влезанием на танк не в качестве президента российской республики, а как реформистский партийный руководитель московского региона – пост, который он одно время занимал, заседая одновременно в политбюро КПСС. Возможно, это означало бы сохранение существенной власти на уровне обновлённого союза.

Подобная спекуляция ничего не говорит об относительной вероятности постулируемого сценария, хотя данный сценарий может послужить базисом для полезного мысленного эксперимента в случае, если он, как минимум, правдоподобен. Националистические настроения в составных республиках всегда бы были серьёзным фактором, с которым было бы необходимо считаться. Наверно самым невероятным для любого сохранённого постсоветского союза было бы включение в его состав республик Балтии. Они единственные среди республик СССР были в своей истории независимыми государствами – ещё в 1940 году. США и Запад никогда не признавали их аннексии Москвой, а ориентация прибалтов на Запад всегда была сильной.

Стоит проделать следующий уместный мысленный эксперимент – спросить: если бы некого рода союз (даже без прибалтийских государств) выстоял, как бы мы в США оценили события девяностых, и какими наши интересы в этой части мира виделись бы нам сегодня? В этом случае по-прежнему были бы достаточные основания говорить, что холодная война закончилась, и что «победа» в ней оказалась на нашей стороне. Москва бы уже потеряла свою восточноевропейскую империю, а Организация Варшавского договора прекратила бы своё существование. Хотя такого характерного распада СССР, который произошёл в действительности с образованием 14 независимых государств и страны-преемника России, и не было бы, крах советского коммунизма и ленинской системы по-прежнему бы явствовал со всей очевидностью. Этот крах был бы увековечен в новом названии союза, поскольку он больше не именовал бы себя «советским» или «социалистическим». Наименованием, выбранным в рамках нового союзного договора, о котором велись переговоры в горбачёвское время, был «Союз суверенных государств». Создание кучки новых, совершенно независимых евразийских национальных государств было характерно для победы в холодной войне не больше, чем последовавший позднее развод чехов и словаков или развал Югославии.
В своей посвящённой сдерживанию программной статье «X» Джордж Кеннан не рассматривал вопрос национальностей или распада союза. Статья оперирует словами «советский» и «русский» почти как взаимозаменяемыми. Он оставил открытыми множество возможных удачных исходов политики сдерживания времён холодной войны, констатируя, что саморазрушительные силы, кои он усматривал в Советском Союзе, «рано или поздно должны найти себе выход или в распаде, или в постепенном разрыхлении советской державы».

Отвечая на вопрос мысленного эксперимента, следует держать в уме и другие факторы. Один из них заключается в том, что о политической истории ряда бывших советских нероссийских республик трудно сказать, что в ней есть победы свободы и демократии в её западном понимании. В этом отдельно взятом отношении к ним не относится и распад Советского Союза. Нынешним напоминанием, географически близким к Западу, является кричащий авторитаризм Александра Лукашенков в Беларуси. В нескольких республиках независимость выразилась в том, что в качестве президентов во власть вцепились региональные начальники из коммунистической партии. Двое из этих начальников, Нурсултан Назарбаев в Казахстане и Ислам Каримов в Узбекистане, и поныне у власти. Ещё один из них, Сапармурат Ниязов в Туркменистане, создал культ личности, сопоставимый с культом Сталина и семьи Ким в Северной Корее. Некоторые из этих самовластных персон, включая Лукашенко и Ниязова, в своё время были даже против распада СССР.


Всё это имеет отношение к тому, как США должны сегодня воспринимать свои интересы в связи с кризисом на Украине. Если бы сейчас существовал Союз суверенных государств, его бы возглавляли русские в Москве, а Украина была бы его частью. Мы в США всё так же были бы гордыми победителями в холодной войне, счастливыми от осознания того, что марксизм-ленинизм дискредитирован, а коммунисты в этой части мира сведены до политической оппозиции. Жизнь при таком раскладе для большинства американских и западных наблюдателей не представляла бы особой проблемы.

Конечно, интересы, а также то, как они должны пониматься и как понимаются на самом деле, определяются не гипотетической альтернативной историей, а реальными событиями. В украинской ситуации наиболее затронутые интересы касаются соблюдения международных норм, особенно норм о ненападении и уважении государственного суверенитета. События 1991 года не отменяют фактов географии и демографии, которые независимо от того, нравится нам так считать, или нет, говорят о том, что у России значительно больший стратегический интерес в распределении власти внутри и вокруг Украины, чем у США.
Думать так нам не нравится отчасти из-за того, что события 1991 года дали нам бонус к нашей победе в холодной войне в виде полного развала СССР и внезапного, резкого сжатия зоны российского влияния. Всё, что ощущается как потеря для нашей стороны (как воспринималось бы любое восстановление российского влияния в этом районе), принять тяжелее, чем изначально это не выиграть, и неважно, появилось ли в своё время утраченное как бонус или нет. Это хорошая иллюстрация теории перспектив, но не лучший базис для защиты национальных интересов и созидания истории.

Наилучшим и, наверное, единственным осуществимым рецептом выхода из кризиса вокруг Украины остаётся «финляндизация» Украины, когда вступление в любой военный альянс решительно исключается, а регионам передаются существенные полномочия центрального правительства. Учёт того, что история СССР могла пойти другим путём, поможет нам вспомнить о том, насколько выгоден расклад, который для нашей стороны, а также украинцев, был потенциальным. Кроме того, он поможет нам достичь большей ясности (которой крайне недостаёт большей части американских дебатов вокруг Украины) при установлении наших интересов и целей, пока мы решаем, что делать дальше в борьбе с одним из других важных наследий Бориса Ельцина – с его тщательно отобранным наследником в виде президента России.

Пол Пиллар – научный сотрудник Джорджтаунского университета и Брукингского института, бывший аналитик ЦРУ (1977-2005).