Как разрушали СССР: Август 1991-го глазами сотрудников «девятки»

25 лет назад наша страна могла пойти по совсем другому пути. Но Государственный комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП) просуществовал всего четыре дня. О тех событиях вспоминают бывшие офицеры 9-го управления КГБ.

Сегодня, когда прошло уже двадцать пять лет со времени событий, буквально перевернувших нашу страну, мы всё чаще обращаемся к рассказам и свидетельствам людей, которые были как в центре происходившего, так и совсем рядом. У каждого из них есть своё собственное, возможно, субъективное восприятие, но их, при всей разнице в положении и оценках, объединяет одно: все они в дни путча были действующими офицерами 9-го управления КГБ. И каждому из них до этого по нескольку десятилетий пришлось поработать как с первыми лицами СССР, так и с зарубежными руководителями. Все они были членами КПСС, но у каждого из них за много лет службы сложилось своё отношение к партии и её руководителям. Профессиональные охранники – люди очень наблюдательные: от их внимания не ускользнёт ни малейшая деталь. И поэтому их оценки и поступки интересны даже сегодня.

«Об угрозе жизни Горбачёва не могло быть и речи»

Владимир Медведев, генерал-майор КГБ, заместитель начальника охраны Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Брежнева, в августе 1991 года – начальник охраны Президента СССР Михаила Горбачёва. После отставки написал книгу под названием «Человек за спиной», в которой, среди многого другого, рассказал и о своём восприятии происходившего в августе 1991 года. По его словам, в Форосе на объекте «Заря», где отдыхал Президент СССР и Генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Горбачёв с семьёй, необычная активность началась 18 августа примерно в 16.30. Именно тогда Медведеву сообщили, что пограничникам поступила команда никого не выпускать через резервные ворота госдачи. А через несколько минут в кабинет Медведева вошли начальник 9-го управления КГБ Плеханов и его заместитель Генералов. Плеханов приказал Медведеву доложить Горбачёву о том, что к нему прибыла «группа товарищей» в составе: Шенин, Бакланов, Болдин, Варенников. А потом между начальником охраны и президентом произошёл короткий диалог:

– Михаил Сергеевич, разрешите?

– Заходи. Что там?

– Прибыла группа. – Я назвал по именам. – Просят принять.

Он удивился.

– А зачем они прибыли?

– Не знаю.

Горбачёв надолго замолчал. Я стоял около минуты. Он что-то заподозрил. Почему же не захотел посоветоваться, прикинуть варианты: Володя, задержись, потолкуем. С кем приехали – одни, с «Альфой»? Какой был разговор? Не уходи. Будь со мной и выполняй только мои распоряжения. Или, если разговор секретный, возьми своих ребят и будьте рядом, наготове.

Мне кажется, какой-то предварительный разговор о том, чтобы ввести в стране чрезвычайное положение, у них с Горбачёвым был, может быть, в самой общей форме. Ведь они прилетели не арестовывать президента, а договориться с ним, уговорить его поставить свою подпись. Раз летели, значит, надеялись. Что же, в итоге не сошлись в формах и методах?

А потом прибывшие из Москвы «товарищи» побеседовали с Горбачёвым и вышли несколько расстроенные. Руководитель аппарата Горбачёва Болдин сказал, что тот отказался подписывать документ о введении чрезвычайного положения. Уже позднее Медведев задался вопросом, что было бы, если Горбачёв решился бы изменить создавшееся положение:

– Ребята были у меня под рукой. В моём распоряжении были резервный самолёт Ту-134 и вертолёт. Технически – пара пустяков: взять их в наручники и привезти в Москву. В столице бы заявились, и там ещё можно было накрыть кого угодно. Было ещё только 18-е. Что же, Горбачёв не смекнул? Не знал исхода? Но как же тогда страна, мы, могли догадаться?

Для меня как начальника охраны главный вопрос: угрожало ли что-нибудь жизни президента, его личной безопасности? Смешно, хотя и грустно: ни об угрозе жизни, ни об аресте не могло быть и речи. Прощаясь, обменялись рукопожатиями. Делегация вышла от Горбачёва хоть и расстроенная, но в общем довольно спокойная: не получилось – и ладно, они этот исход предполагали. Что будет дальше, не знали ни Горбачёв, ни те, кто к нему пожаловал.

О том, что происходило с Медведевым дальше, писали довольно часто. Начальник управления дал ему письменный приказ оставить Горбачёва и отправиться с заговорщиками в Москву. А Горбачёв, проводив делегацию ГКЧП, продолжил отдыхать в Форосе. На вопрос, была ли угроза физического устранения Горбачёва, генерал Медведев отвечает однозначно:

– Какая там физическая угроза устранения… Даже душевный покой президента в те дни не нарушили. Мы улетели, а он отправился… на пляж. Загорал, купался. А вечером, как обычно – в кино.

Забеспокоился он много позже, спустя больше суток. То есть вечером 19 августа, когда Янаев на пресс-конференции объявил его, Горбачёва, больным.

Августовские события окончились для Владимира Медведева отставкой. Прилетевший из Фороса Горбачёв даже не поздоровался с ним, а 22 августа, в день рождения генерала, комендант горбачёвской дачи в Раздорах объявил ему указание президента: «Михаил Сергеевич просил вас сдать оружие и покинуть территорию дачи». Ну а дальше всё пошло в «лучших традициях»: перевод в менее престижное управление, исключение из списков на продовольственные заказы, изгнание в 24 часа из дачного посёлка и, как венец всего этого, – отправка на пенсию…


«Я решил сделать новый российский флаг»

Алексей Сальников, в 1991 году подполковник 9-го управления КГБ, работавший с первыми лицами нашего государства. У Хрущёва, Косыгина, Андропова он считался почти «членом семьи» и выполнял самые необычные и часто конфиденциальные поручения лидеров СССР, а потом и новой России. События 1991 года он называет «революцией»:

– О том, что у нас в стране будет попытка государственного переворота, я, как и многие мои коллеги, мог только догадываться. В конце июля 1991 года меня отправили в отпуск и вдруг неожиданно вызывают: нужно подготовить Георгиевский зал Кремля для мероприятия. Что это будет, я тогда не знал, только потом понял, что речь шла о церемонии подписания Союзного договора, но, когда приехал, утром 19 августа, мне сообщили, что Горбачёв задержан и мероприятие отменяется. И я стал «догуливать» несколько дней полагавшегося мне отпуска…

Может быть, кому-то сегодня покажется странным, что подполковник «девятки», член КПСС, к тому времени уже 35 лет проработавший в этой структуре, вдруг станет рядовым защитником Белого дома. Впрочем, каким там защитником? Под танки я не бросался, на митингах не выступал, но участие в них принимал. И запомнил всё очень хорошо…

Когда утром 19 августа я вышел из Кремля, на Манежной была небольшая группа народа. Потом появился какой-то кран, на котором вывесили российский триколор. Площадь стала наполняться, начались выступления известных в то время действующих лиц. А потом все отправились к Белому дому. Я побывал там, видел всё вблизи. Кстати, встретил в толпе несколько наших сотрудников и целую группу врачей из 4-го главного управления Минздрава, некоторых из которых я знал в лицо.

Случилось так, что все главные действия проходили неподалёку от моего дома (живу я на Новом Арбате, у кинотеатра «Октябрь»). А на следующий день я использовал служебное положение, причём не думаю, что всё начальство одобрило бы мой поступок. Я решил сделать новый российский флаг. С белой и красной тканью в те времена особых проблем не было, а вот для синей полосы я пожертвовал свой собственный отрез тёмно-синего подкладочного шёлка.

В Кремле в здании Арсенала была пошивочная мастерская, где в любое время можно было привести в порядок одежду кого-то из первых лиц. А поскольку я много лет отвечал и за эту сторону работы, меня все прекрасно там знали. И выполнили мой «спецзаказ», сшили полотнище примерно два метра длиной и полтора шириной. Для чего мне это нужно, я не говорил, да наши мастерицы не особо интересовались: не принято было.

Мне пришлось видеть и слышать многое: и Ельцина на танке, и самодельные баррикады, и даже ночную трагедию в тоннеле под Новым Арбатом, в каких-то двухстах метрах от моего дома. Помню, что тело одного из погибших ребят долго лежало под дождём на углу Нового Арбата и Новинского бульвара (тогда это была улица Чайковского). А вызванная скорая всё не ехала…

23 августа у Белого дома управляющий делами Верховного Совета РСФСР, по-моему, его фамилия была Шевченко, который знал меня в лицо, подошёл ко мне и попросил флаг, чтобы установить его в зале заседаний. Сказал, что большой флаг на здании есть, а для зала – нет, его заказали, но ещё не привезли. Обещал вернуть через день-другой. Я отдал флаг, и его установили в зале. Именно на его фоне Ельцин в присутствии Горбачёва подписал указ о роспуске Компартии. А через день я снова был в Белом доме, нашёл управляющего делами, и он сказал: флаг в кабинете у Руцкого, нужно подождать. Через полчаса он вынес мой флаг, который я до сих пор храню…


«Самоубийство Бориса Пуго остаётся загадкой»

Олег Борщёв, полковник 9-го управления КГБ, прослужил в «девятке» 27 лет, работал со многими советскими и зарубежными государственными деятелями: Алексеем Косыгиным, Михаилом Соломенцевым, Михаилом Зимяниным, Анатолием Лукьяновым, Яношем Кадаром, Индирой Ганди. В 1991 году – начальник личной охраны министра внутренних дел Бориса Пуго.

С Борисом Карловичем Пуго Олег Борщёв начал работать сразу после сентябрьского (1989 года) Пленума ЦК КПСС, на котором Пуго, кстати, единственный из латышей, не имевший дореволюционного партийного стажа, был избран кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС. И работал с ним до августовских событий 1991 года.

– Около двух недель я работал один, пока не укомплектовали нашу группу. Моими заместителями стали Игорь Острецов и Владимир Хренов. Конечно, ребята всегда информировали меня о малейших недоработках. Но меня поразило, что на мои вопросы к Борису Карловичу, есть ли замечания к кому-либо по работе, неизменно следовала улыбка и ответ: «Всё нормально». Возможно, ответы были такими потому, что я объяснил ему, что мои подчинённые работают на подобном уровне впервые. В целом отношения с Борисом Карловичем были ровными, у нас царило взаимопонимание. О том, что так трагически закончилась его жизнь и жизнь его супруги, даже не хочется вспоминать.

Борис Пуго был человеком опытным и достаточно сильным руководителем. Латыш по национальности, он родился в Твери, в семье латышского стрелка. Происхождение, а также то, что он говорил по-русски намного лучше, чем по-латышски, во многом предопределили его будущую карьеру. Если его отец Карл Янович Пуго прошёл школу революции и Гражданской войны, прежде чем стать секретарём Рижского горкома партии, то у Бориса Карловича была комсомольская школа. А во второй половине 1970-х он, как и отец, стал первым секретарём Рижского горкома Компартии Латвии. Потом был председателем КГБ республики, а в послебрежневские времена возглавил латвийскую парторганизацию. В 1990 году сменил Вадима Бакатина на посту министра внутренних дел. Но, как считают многие исследователи, в ГКЧП он вступил в последний момент, подчиняясь партийной дисциплине и будучи убеждённым в необходимости введения чрезвычайного положения в СССР. Во всяком случае, он, как, впрочем, и некоторые другие участники путча, например Анатолий Лукьянов, перед упомянутыми событиями был в отпуске. Олег Борщёв вспоминает:

– Борис Карлович отдыхал в Крыму, в санатории «Южный». Тогда, в августе 1991-го, в санатории отдыхало много охраняемых лиц – Яковлев, Примаков, Лучинский и другие. Отпуск проходил традиционно. С Борисом Карловичем, как правило, после обеда мы играли 2–3 партии в бильярд.

Интересной была встреча Пуго в аэропорту. На лётном поле были руководители Крыма и мой коллега, начальник отдела в Крыму по фамилии Толстой. Я хорошо знал его по командировкам и представил Пуго: «Борис Карлович, – говорю, – а это руководитель местного подразделения охраны Толстой Лев Николаевич, потомок писателя Толстого». Борис Карлович принял это за шутку, но в машине я подтвердил, что сказанное чистая правда.

Воспоминания полковника Борщёва подтверждают, что предложение участвовать в составе ГКЧП для Бориса Пуго было несколько неожиданным. Во всяком случае, на 19 августа у него были запланированы совершенно другие, вполне мирные и семейные дела.

18 августа вернулись в Москву. Был день моего дежурства. Борис Карлович с членами семьи отправился на дачу, а я заехал домой переодеться и должен был позже сменить своего заместителя. На следующий день Борис Карлович ждал гостей – мать и брата из Риги. Вдруг звонок – звонит мой заместитель и говорит: «Поехали в Москву». Позже связались (я уже ехал в центр) – они в Министерстве обороны. В министерстве понял, что Борис Карлович участвует во встрече с министром обороны Язовым и председателем КГБ Крючковым. В то время был конфликт в Нагорном Карабахе, других точках. Мы с коллегами предполагали, что шла речь о каких-то совместных операциях силовиков. Позже было заседание в Кремле у председателя Совета Министров СССР Павлова. Всё это подтверждало наши догадки. 19 августа также было несколько встреч и заседаний. Поздно вечером, прощаясь с Борисом Карловичем у его квартиры, я обратил внимание, что настроение у него вполне оптимистичное.

Олегу Борщёву пришлось быть рядом с Борисом Пуго только в первый день существования ГКЧП, когда его участники ещё были уверены не только в своей правоте, но и в успешном исходе всего предприятия. Отсюда, скорее всего, и определённый оптимизм, который министр внутренних дел проявлял вечером 19 августа. Но потом всё изменилось. Через два дня Борис Пуго с супругой покончили жизнь самоубийством.

– 20-го числа я сменился и за событиями, происходившими в стране 20-го и 21-го, наблюдал по телевизору. 22 августа готовился выехать на работу. Вдруг звонок заместителя: «Тебе следует прибыть в подразделение – указание руководства». Там я узнал, что шеф застрелился. Что подтолкнуло его к такому решению, по-моему, на сто процентов неизвестно и сейчас. Не исключено, что это его реальный анализ всего, что произошло за последние 3–4 месяца: многочисленных встреч в ЦК КПСС, различных ведомствах и развивающихся событий в стране. Не забывайте, что он был офицером, генералом и знал, что такое честь. Борис Карлович и его супруга Валентина Ивановна любили друг друга и, видимо, поэтому приняли решение уйти из жизни вместе.

Борис Пуго был единственным из членов ГКЧП, покончившим жизнь самоубийством. До сих пор историки и политики по-разному оценивают поступки людей, совершённые четверть века назад. Одни считают, что он решился на этот шаг под влиянием эмоций, другие – что старался избежать позора, третьи до сих пор задаются вопросом – не было ли это убийством?

Когда Олега Борщёва попросили дать характеристику своему бывшему подопечному, рассказать о каких-то его личных чертах, он был немногословен:

– У них вообще была очень интеллигентная семья – сам Борис Карлович, его супруга, сын Вадим и брат. Ко мне всегда по имени-отчеству обращались и на вы. Отношение проявлялось даже в мелочах. Например, часто прикреплённым приходилось носить в руках папочки, принадлежавшие охраняемым. А Борис Карлович никогда мне папку в руки не давал – понимал, что у охранника руки всегда должны быть свободными.

Августовские события 1991 года по-разному воспринимались гражданами нашей страны – как теми, кто был на стороне ГКЧП, так и демократическим большинством. Естественно, своё собственное отношение к происходящему было и у сотрудников КГБ. Одни из них, в силу своего положения и ситуации, оказались практически в центре событий, другие участвовали в них лишь частично, а третьи использовали свои возможности для того, чтобы проявить гражданскую позицию. В душе и в карьере каждого из упомянутых нами офицеров август 1991 года оставил свой след. Владимир Медведев был без особого почёта отправлен на пенсию, а Олег Борщёв и Алексей Сальников успели ещё поработать в органах государственной охраны и во времена Бориса Ельцина.