Зампостпреда РФ: спорт часто используется для политического давления

Нет, я в курсе, что афроамериканцы любят называть друг друга «bro» - не знаю, насколько это распространено в кругах афротеннисистов или теннисоамериканцев – как бы тут не наполиткорректить лишнего. Еще, помнится, кино было «Действуй, сестра!» с моей, наверное, самой любимой афроактрисой в главной роли – Вупи Голдберг. Но это тоже, видимо, ничего не разъяснит в этой странной истории.
У нас у самих совсем недавно прямо под боком появился целый народ, который тоже оскорбился на «братьев». Теперь вот гадаем – считать их там всех сестрами, по примеру Вильямс? Или же тут тоже надо видеть какой-то расизм со стороны тех, кто по-прежнему считает их братьями? Как все запутано в мире, однако.
Любопытно, конечно, насколько жестко среагировал теннисный Запад на довольно невинную шутку тренера в рамках юмористической передачи – если сравнить, скажем, с шутками тех же западных СМИ и политиков, например, про Путина. Но штука тут в том, что у них есть «святые» вещи, где они немедленно теряют свою «cheers»-улыбку, бледнеют и впадают в праведный гнев. Вы можете сжигать людей заживо, пропагандировать и практиковать педофилию, отбирать детей из семей, обзывать любыми словами любых богов и улыбка не сойдет с этих вежливых уст. Но как только вы затронете ЭТО – сразу же увидите, что такое поруганное достоинство и возмущенная честь. Ни намека, ни шуточки, ни двусмысленности – идолов трогать нельзя. «Его зовут Бенамуки, он живет на высокой горе и все говорят ему: "О!"» – почтительно говорил Пятница Робинзону про свое божество. Намеки белого путешественника своему афродругу на то, что Бенамуки почему-то не препятствует пожиранию человека человеком, не выглядели достаточно убедительными – ровно как и наши намеки на то, что высокая продвинутость «наших западных партнеров» ™ в расово-гендерных вопросах никак не мешает им истреблять неверных пачками.
Забавно то, что именно дремучая и отсталая Россия сегодня становится страной, где меньше всего ханжества на все эти «святые» темы. Где можно назвать негра негром без всякой задней мысли. Где однополые браки – предмет не только и не столько даже осуждения, сколько юмора. Когда ты видишь, как бородатый небрат в женском платье поет перед умиленными своей приверженностью к ценностям евродепутатами, создается ощущение какого-то откровенного фарса. Но – не вздумай смеяться: Бенамуки накажет! Отлучит от тенниса на год.
Да, разумеется, сразу припомнят бананы и всякое там уханье на наших стадионах. Придурков хватает. Которым обидно, что чел с другим цветом кожи зарабатывает больше, чем они могут сосчитать в своем уме. Но это тоже отчасти перехлесты наших свобод. Потому что у нас нет такого массового комплекса перед иноцветными, ради которого пришлось бы вводить искусственную политкорректность – раз уже само не выросло. Мы, постарше, воспитывались на «Максимке» и «Цирке». Гордились, что на нашу аудиторию не произвело ожидаемого эффекта: «У этой женщины черный ребенок!!». Солидарность с народами Африки и антиколониализм не были только искусственными лозунгами. Хотя и сейчас: ну какому русскому Уилл Смит – не «бро»?
Тут ключевое, что для нас это – не специальная тема. Как и все эти братья, плавно переходящие в сестер и обратно. Максимум – повод для шутки, но уж точно не для поклонения с придыханием, не Бенамуки. У нас тоже может собраться народ на поющую бородатую женщину – поглазеть или пожалеть, но все же не для коллективного ценностного оргазма. Не потому, что у них – можно, а у нас – нельзя, они – лучше, а мы – хуже. А потому, что у нас en masse, не в государственно-приказном или церковно-воспитательном порядке, а скорее интуитивно сохраняется понятие нормы. Можно считать ее неправильной, ретроградной, однако ж, она тоже имеет право на уважение. Норма не исключает право человека практиковать отклонения от нее, но не дает права эти отклонения считать такой же нормой – вот и всё отличие, из-за которого нам пытались сломать Олимпиаду.
В этом месте полагается длинная тирада оппонентов про то, как наша либерально-нерукопожатая духовность (из их запретной категории: «когда я слышу это слово, рука тянется к револьверу, а сама блюю вишневыми косточками») не мешает народному пьянству-разврату и прочей политической проституции. Со свиным рылом, дескать, не учи калашный ряд, на ком ему жениться. Так и не учит. Но и не считает пьянство-разврат ценностью и нормой, вот какая штука. Русский понимает свои пороки именно как пороки. Что позволяет ему отделять их от достоинств, которых он, вполне возможно, еще не достиг. Он видит и ценит эти достоинства и в Европе. Просто не там, где ныне видят их сами европейцы – в своем агрессивно-послушном большинстве. Осталось выяснить, кто из нас с ними – блудный сын. Или брат. Или сестра – не знаю уж как правильно, чтобы от тенниса не отлучили.
О.Одинцовский