Самоубийства в армии, если воюешь не «За Родину!»

Когда бушевала война во Вьетнаме, советские «толстые» журналы публиковали романы американских писателей, где ветераны часто кончали жизнь самоубийством. Поколению 1970-х, еще не знающему, что СССР ждет война в Афганистане, это казалось гиперболизированным, слишком литературным и американским. Звучали циничные мнения о «тонкой кишке» американских солдат.

Когда из Афганистана стали возвращаться наши ребята, советские люди поняли, как страшна и серьезна современная война. Проходили годы, и мы узнавали, что тот или иной афганец покончил с собой. Слава Богу, это не приняло в СССР массового характера. И почему так получилось, становится понятно лишь сейчас, в начале XXI века, когда ученые смогли сравнить многие факторы прогремевших за последний век войн. Собственно, здравый смысл и так подсказывает, что основная причина — цель конкретной войны.


Как ни трудна была Великая Отечественная, суициды являлись редчайшим исключением, обусловленным, как считают специалисты, только личными психиатрическими проблемами того или иного человека. Так, собственно, продолжали полагать еще лет двадцать. Затем долго психологи и психиатры во всем мире думали, что войны, начавшиеся в 1960-х, были так ужасны из-за использования новых антигуманных вооружений, что психика человека не могла с этим справиться. Но и это обстоятельство хоть и имело смысл, не оказалось решающим.

Неутешительными оказались итоги вьетнамской войны. По разным данным, поскольку точное количество воевавших во Вьетнаме до сих пор точно не известно, самоубийством к 2008 году закончились жизни от 15 до 25% американских военнослужащих. Это так называемые небоевые потери. А в 2013 году разразилась настоящая сенсация. Британская The Guardian опубликовала статью Эда Пилкингтона, в которой он утверждает, что «в 2012 году в боях погибло меньше солдат регулярной армии США, чем в результате попыток самоубийства. Пентагон готовится к тому, что ситуация будет ухудшаться».

Что же случилось? За последние 30–40 лет в вооружении не появилось ничего принципиально нового. Наоборот, некоторые самые отвратительные и негуманные виды вооружений — химическое, бактериологическое оружие, тот же самый напалм, так кошмарно-величественно показанный в начале фильма Фрэнсиса Форда Копполы «Апокалипсис сегодня», — запрещены, по крайней мере официально. Кстати, в этой ленте хорошо показано, что происходит с людьми, воющими за неправое дело, тем более в условиях в общем-то пацифистки направленного миросозерцания современного человека, слишком хорошо вдруг осознающего разницу между тем, что он слышит у себя на родине, и тем ужасом, которым ему приходится творить. Итак, в последнее время усилилось два фактора: санкционированная жестокость к врагу, но, самое главное, полное отсутствие у солдата патриотической мотивации — только материальная.

Уильяму Нэшу, бывшему психиатру военно-морского флота, руководившему программой контроля боевого стресса среди морских пехотинцев, и его коллегам — военным психиатрам — удалось обосновать понятие «моральной травмы», которое отчасти объясняет нынешнюю волну попыток военнослужащих причинить себе вред. Ученые определяют это как «ущерб для внутренних нравственных убеждений о добре и зле. Такой ущерб может нанести что-то, что вы делаете, не можете сделать или что делают с вами, но в любом случае это разрушает чувство нравственной определенности».

Вопреки распространенным убеждениям, наибольший вред для психики, как выяснил Нэш, составляют не страх или ужас, которые военнослужащие вынуждены преодолевать на поле боя, а чувства стыда и вины, связанные с теми нравственными травмами, от которых они страдают. Первую строчку в списке этих травм с большим отрывом занимают случаи, когда гибнут сослуживцы. И в СССР самоубийства афганцев имели место как раз прежде всего именно по этой причине.

Четкость целей и задач нынешней сирийской операции — борьба с терроризмом, угрожающим прежде всего России, — совершенно очевидна для наших военнослужащих. Цели же и задачи Пентагона туманны для американцев. Та ясность, которая присутствует в головах наших лидеров, передается нашим же бойцам. Бардак в Белом доме определяет неразбериху, хаос в понимании своей миссии американскими военными на Ближнем Востоке: кто сегодня враг, а кто друг? Защищают ли они демократию или, как видят своими же глазами, таких же террористов, как и запрещенные в России «игиловцы», только нареченных каким-нибудь экзотическим именем, а то и просто издевательски по отношению к здравому смыслу называемых либо «умеренной оппозицией», либо вообще «студентами». Все это способствует развитию глубочайшего, сильнейшего, причем часто откладываемого стресса.

Более глубокие изыскания причин самоубийств приводят к понятным, но от этого не менее ужасным выводам. Случаи открытия огня по своим, когда американские военнослужащие гибли из-за ошибок сослуживцев, стали важнейшим источником психических травм. Убийство своего — непереносимая боль для солдата. И это чувство вины, которое к тому же приходит вместе с осознанием того, что боевая операция повлекла за собой гибель мирного населения, особенно женщин и детей, серьезным образом усугубляет ситуацию. А если жертвы — единокровные тебе люди? Если их вина состоит только в том, что они не хотят быть убитыми за то, что говорят на языке, на котором говорит, в общем-то, и сам убивающий их солдат?


Поговорим начистоту: часто ли в репортажах из Донбасса мы слышали во время боевых действий чистую украинскую речь от украинских же военнослужащих? А пример того, как экс-премьер Украины перед телезаписью, когда сломался суфлер, вдруг почему-то заговорила на чистом русском языке, стал вообще хрестоматийным. Так вот, когда ты вынужден убивать братьев в прямом смысле этого слова, беззащитных женщин, детей и стариков вообще непонятно за что, это способствует распаду личности.

После возвращения с театра боевых действий на мятежном пророссийском востоке Украины Артур Гальцов попытался свести счеты с жизнью, пишет французское издание L'OBS. Такая опасность нависла над многими украинскими солдатами, которым не дает покоя память о войне. На глазах у этого 24-летнего парня погибли два его брата по оружию. Их убило взрывом во время столкновения с ополченцами. Несколько месяцев спустя он напился и выбросился из окна. Артур выжил, но сейчас от него осталась лишь тень. Он находится на лечении в неврологической больнице в Броварах в Киевской области, весит 40 кг, не говорит и почти не узнает близких.

171 покончивший с собой украинский военнослужащий — это очень много, примерно каждый десятый от общего количества погибших за время донбасского конфликта. Каждый десятый не смог справиться с собой и заплатил непомерную цену за безответственные, антицивилизационные, прямо скажем просто идиотские решения новой киевской власти.

«Все знают, что среди вернувшихся с фронта самоубийств гораздо больше», — говорит Ксения Негрей, которая заботится об Артуре Гальцове с тех пор, как его положили в клинику этой весной. По ее словам, в период между «отправкой из зоны конфликта и возвращением домой» многие впадают в депрессию и «начинают пить», потому что «не могут держаться без товарищей». Этот синдром отмечен и Уильямом Нэшем. Бои в Донбассе ведутся главным образом с помощью минометов и артиллерии, а у большинства военных нет ни малейшего боевого опыта.

Периоды затишья в боях усиливают психологические давление на военных. «Ожидание ведет к психологической усталости, — поясняет Ксения. — У них начинают возникать вопросы. Что мы тут делаем? Зачем мы здесь? Мы хотим вернуться домой». Диссидент советской эпохи, а ныне глава Ассоциации психиатров Украины Семен Глузман называет алкоголизм и наркоманию двумя главными проблемами демобилизованных украинских солдат. «Сейчас мы еще не можем установить все травмы, они проявятся позднее, — предупреждает Глузман. — Это проблема на годы и десятилетия вперед. Украина еще не скоро с ней справится».

Война — страшное дело. И еще страшнее она становится, когда ты не можешь крикнуть: «За Родину!»

Григорий Шугаев