Народовластие по-русски 2

С какого исторического момента справедливо вести летопись нашей парламентской демократии? Каковы особенности истории и характер российского парламентаризма? На вопросы отвечает историк, академик РАЕН, председатель Учёного совета Фонда изучения наследия П. А. Столыпина Валентин Шелохаев.

Было ранее:
Народовластие по-русски

– Валентин Валентинович, насколько корректно оценивать наш современный парламент в контексте давних российских традиций, многовековой истории России? Есть ли у него прочные корни в нашем далёком прошлом?

– Парламентаризм – это всё-таки понятие новой истории, и оно гораздо более характерно для западного контекста, для западных стран.

Взять средневековый парламент, например, в Англии. Он ведь ограничивал власть короля. У нас же подобного ни до 1905 года, ни после, в общем-то, не было. А человек, который подписывал все исходные документы для работы Государственной думы (Манифест, Основные законы), Николай II термин «парламент» в отношении неё вообще не признавал. Аналогичную позицию в этом плане занимали и его окружение, и практически вся властная политическая элита Российской Империи. Тут скорее можно вести речь о такой описательной формулировке, как «представительный строй».

Если же рассуждать о том, что в России, дескать, очень глубокие корни демократии, парламентаризма, что их следует изучать и как-то использовать, то опять же – нужно хорошо понимать исторический контекст. Апеллируя к двум нашим средневековым республикам, Новгородской и Псковской, прежде всего, надо учитывать то, что они были как внутри Киевского государства, так и после его распада, по сути, анклавами. В своё время там возник иной тип управления, отличный от того, который был в Киеве и в других русских княжествах. Традиционно Новгород и Псков были торговыми центрами, сильно связанными с европейскими купеческими сообществами. Шла интенсивная торговля с Европой, заинтересованной в приобретении на Руси сырья и продовольствия.

Новгородские и псковские купцы, в отличие от жителей других русских земель, много и часто общались с европейскими коллегами, и вероятно, видели для себя преимущества тех социально-экономических институций, которые уже тогда утвердились в Италии, Англии, Нидерландах и других европейских странах. Там купечество, предприимчивые граждане или, выражаясь современным языком, представители среднего класса получили относительную независимость, образовывали самостоятельные организации торговых людей со своими уставами, программами, со своим необходимым набором для реализации совместно принятых решений. Вот этот положительный опыт, как я предполагаю, и послужил неким образцом для новгородцев и псковичей в деле избрания ими формы управления. Это первое.

Второе важное обстоятельство заключается в том, что на Руси издревле бытовала так называемая родоплеменная демократия, выражавшаяся в избрании князей, как правило, из выдающихся или просто чрезвычайно удачливых воинов, представителей известных родов или каких-то властных структур. И вот эти две линии – собственный национальный опыт и европейские приобретения, обусловленные внешними связями – в Новгороде и Пскове проявились.

Как это происходило? Естественно, республика, как и любое иное государство, должна охранять свои границы. Новгородцы и псковичи располагали собственным ополчением, но у и них не было профессиональных воинов. И они для охраны поселений и коммуникаций приглашали князей из Киева – специалистов, профессионалов, «варягов». Но непосредственно в городах им жить не разрешали. Все резиденции князей находились вне городской черты, примерно в 30–40 верстах. К примеру, такой князь не имел права без разрешения жителей города даже въезжать в него. То есть функция для княжеских дружин там была чётко определена, им за её выполнение платили, но в городские дела они не вмешивались. Правление же осуществляли выходцы из богатых купеческих фамилий, знатных, обеспеченных родов.

– Какую роль играло вече?

– Вечевое самоуправление использовалось для решения наиболее важных вопросов, связанных с набором ополчения, обороной границ, назревшими внутригородскими проблемами. Горожане, собравшись на площади, слушали выступления именитых и богатых людей, одобряя или не одобряя их предложения. То есть это была даже не представительная, а прямая демократия, выражавшаяся в признании или непризнании большинством тех решений, которые предварительно наметили городские властные круги.

Но идеализировать вече, наделяя его качествами этакого самого демократического из возможных, подлинно всенародного форума, пожалуй, не стоит. Богатые и знатные и тогда умели «правильно организовывать» вечевой процесс, стихийным он отнюдь не был. Предварительно подбирались кандидатуры на осуществление тех или иных полномочий, и когда проходило по ним обсуждение, то естественно, кто-то выкрикивал из толпы нечто заранее обусловленное. Да и участвовали в вечевом голосовании далеко не все, а лишь самые, так сказать, авторитетные граждане. Жаркие споры между ними нередко вызывали свалки с применением дубья, дреколья, кулачных боёв и бросания в реку Волхов.

– Что, по идее, должно привлекать наших современников в подобном устройстве общественного управления?

– Всегда привлекательна и актуальна идея управления, основанная на демократических выборных принципах, согласно коим, народ не должен быть изолирован от принятия государственных, общественно важных решений.

Надо заметить, что интересы большинства и элит в Новгороде и Пскове далеко не всегда совпадали. Более того, внутри этих двух республик было противостояние элит, чем не единожды в своих интересах пользовалась великокняжеская власть.

Во время оккупации Руси татаро-монголами обе республики выторговали себе более или менее приемлемые для них условия выплаты дани и, установив таким образом контакт с новыми властителями, договорились о том, чтобы эти территории сильно не притесняли.

Когда же в Москве установилась великокняжеская власть, особенно начиная с Ивана Грозного, централизация Руси начала усиливаться едва ли не с каждым годом. Для Иоанна IV, властителя подчёркнуто авторитарного типа, наличие таких анклавов, как Новгород и Псков, было неприемлемо. Поэтому они были самым жестоким образом разгромлены, их сопротивление с большим кровопролитием подавлено, а территории вошли в состав монолитного, централизованного государства. В нём формирование властных структур, понятное дело, проходило на совершенно иных принципах.

Родовая, родоплеменная демократия с прогрессивными для своего времени идеями, в коих весьма рационально сочетались черты и чисто национальные, и те, что были позаимствованы у Запада, в централизованном государстве закончилась.

– Иногда наши историки в качестве неких ограничителей авторитарной деспотии упоминают земские соборы, боярскую думу…

– Их формирование было совершенно иным, нежели в Пскове и Новгороде. Центральная власть контролировала этот процесс очень жёстко. Боярская дума если когда-то и осуществляла минимальные контрольные функции в отношении царской власти, то постепенно их утрачивала, превращаясь в собрание, которое всегда «одобряло и поддерживало». Ну а когда прекратили своё существование и эти, в общем-то, не особо влиятельные институты, монополия власти одного человека стала в нашем государстве практически абсолютной. И в таком виде она просуществовала до начала XX века.

Кстати говоря, представители различных направлений русской общественной мысли до революции очень любили вспоминать вышеупомянутые институты давнего прошлого, чего не скажешь о царе и царедворцах. Консерваторы видели в Новгородской и Псковской республиках, в земских соборах и даже боярской думе этакое народно-общинное, консолидирующее начало. Однако либеральная общественность на национальные исторические примеры обращала мало внимания, явно отдавая предпочтение западноевропейскому парламентаризму. Их более всего привлекало как раз то, что исполнительная власть в некоторых европейских странах контролировалась парламентами. И соответственно, ратовали за то, чтобы подобное было и в России.

Что же касается сторонников социалистических идей, то они особо не стремились углубляться в Российскую историю, считая необходимым создать принципиально новый тип политической системы, который с известной долей условности также назовём «республиканским строем с представительной демократией». Хотя в этом случае в обращении к неким к корневым основам, традициям нужды практически не было.

– Подытоживая ваш краткий исторический обзор, приходим к выводу, что парламентаризма как такового в России до недавнего времени не было вообще?

– Это вопрос дискуссионный. Кто-то считает, что, по большому счёту, он у нас существовал и раньше. Я же, повторюсь, обращаю внимание прежде всего на то, что все важные государственные решения в начале XX века принимал в России император. А дарованные им Манифест и Основные законы, называемые у нас «первой конституцией», вообще не содержали в себе понятия «парламент». Люди, входившие в тогдашнюю элиту, избегали этого слова, используя другие термины: «представительный строй», «представительная система», «правовой строй».


В. Н. Коковцов, министр финансов, очень крупный финансист (после убийства Столыпина ставший главой правительства), выступая в 1908 году в Государственной думе, заявил: «Слава Богу, что у нас нет парламента». В тогдашней вертикали власти во главе с царём настоящий парламент был немыслим.

Самодержец по определению не может находиться под контролем какой-либо легитимной представительной структуры. Образовалась система по типу германской и австро-венгерской, которую называли «дуалистической монархией». В ней новое – то есть сформировавшаяся Дума и вторая палата Государственный совет – сочеталось с прежним, старым укладом, при котором исполнительную власть царь из рук не выпускал. В этом и есть главная коллизия, самый оголённый нерв нашей политической жизни в начале XX века.

– Главное диалектическое противоречие?

– Можно и так сказать. С одной стороны – раздумья о том, как рационально подойти к реформированию политической системы с учётом произошедших коренных изменений, формирование элементов гражданского общества, правового государства, общественная активность, мощнейший интеллектуальный выброс общественной мысли. С другой – многовековой авторитаризм. После реформ 1860-х годов у нас, можно сказать, заявили о себе во весь голос земства, подверглась реформированию судебная система, возникли политические партии.

Авторитарная власть вынуждена была одновременно и за самосохранение бороться, и давать возможность развиваться новым демократическим росткам в обществе.

Более того, порой возникала острая необходимость делегировать часть своих полномочий Думе и Госсовету. Например, согласно Основным законам внешняя политика вообще не была предметом их рассмотрения. Связанные с ней проблемы решались исключительно царём. Также вне компетенции Думы были проблемы реформирования армии и вообще все военные дела. Но ситуация в мире, особенно в связи с неудачами в Русско-японской войне и взрывоопасной обстановкой на Балканах, в 1908–1909-м году вынудила царя дать разрешение министру иностранных дел Извольскому выступить по внешнеполитическим вопросам в Думе. И там начались дебаты, пусть и не вышедшие за рамки публичных обсуждений.


С другой стороны, действовала 87 статья Основных законов, согласно которой в периоды, следующие за роспуском парламента, царь был вправе принимать важнейшие для страны законодательные акты, практически не считаясь ни с чьим мнением. И ведь многие из них в то время были изданы именно в порядке 87-й статьи.

Лично я отношусь к этому с пониманием. Первый опыт работы Думы был чрезвычайно сложный. Последовали один за другим два роспуска. Однако III и IV Думы просуществовали полный срок. Этому как раз поспособствовал показательный пример с двумя предыдущими думами, характерный тем, что представительная и исполнительная «ветви власти» не смогли найти общего языка, что и привело к этим роспускам. Но это, хочу подчеркнуть, не какая-то особенность тогдашней России. Многократно распускали кортесы в Испании, рейхстаги в Австро-Венгрии и Германии. Это была обычная практика. Самое важное то, что российская представительная система прошла тогда свой необходимый путь развития. И только третья Дума, во многом благодаря умному премьер-министру Столыпину, стремилась найти с правительством общий язык. Это удалось, и она стала своеобразным мотором, приводившим в движение нужные стране законы, которые, в свою очередь, работали на экономику, социальную сферу, развитие всяческих инфраструктур и т. п.

С формально-юридической точки зрения – конституции, начиная с 1918 года, самые демократические из когда-либо существовавших на планете. Однако в данном случае форма – одно, а содержание, выраженное в реальной жизни, – несколько иное. Потому о советской демократии можно вести речь лишь с весьма существенными оговорками.


Как бы там ни было, новый этап демократизации в нашей стране начался при горбачёвской «перестройке», когда у нас стали зарождаться политические партии, отличные от КПСС. Мне этот процесс очень хорошо знаком, потому как приходилось консультировать активистов вновь создававшихся партий. Главная проблема, с которой я столкнулся, заключалась в том, что энтузиазма у них было много, но, давая своим партиям «дореволюционные» названия, многие из них очень плохо знали историю страны. К примеру, конституционные демократы не знали историю кадетской партии.

Политических организаций возникло бесчисленное количество, но их лидеры, судя по всему, совершенно не задумывались над тем, какая модель партии должна соответствовать новым реалиям, причём не только внутрироссийской жизни, но и с учётом общемировой ситуации на рубеже тысячелетий. Да и сейчас, честно говоря, на эту тему мало кто думает.

На мой взгляд, не суть важно, какой будет проходной барьер в Госдуму и сколько там окажется партий. Гораздо важнее присутствие в ней политических сил, выражающих и защищающих общенациональные интересы. Не какой-то отдельной социальной страты или группы населения, а общие для всех. Те самые, которые ещё Пётр Первый называл «общим благом».

Партий должно быть немного. Они, по идее, призваны быть мозговыми центрами, определяющими вектор общественного развития на текущий момент и ближайшую перспективу. Без чёткого понимания этого вектора путного результата не достигнешь.

То есть надо сначала определить цель и уж только потом – механизмы, средства, технологию достижения этой цели.

Более того, в XXI веке, с учётом новых вызовов и угроз, представительная и исполнительная ветви власти должны полностью отказаться от сколько-нибудь серьёзного взаимного противостояния. Они могут оппонировать друг другу, но в разумных пределах. Только единство действий наших властей даст возможность быстро продвигаться вперёд, обеспечит нормальную динамику развития.


Все эти ожесточённые дискуссии, которые ведутся в нашей политической среде вот уже много лет, взаимные уколы, повсеместные расколы и т. п., потенциально чреваты нешуточными осложнениями. Все прекрасно знают о состоянии мировой экономики, о нехватке продовольствия, водных и прочих природных ресурсов, о почти катастрофической ситуации в экологии. Все эти вызовы XXI века жизненно необходимо учесть обеим ветвям государственной власти России при совместной разработке ими единой социально-экономической программы.

И всем без исключения партиям, участвующим в российском политическом процессе, следует понять одно: за ними Россия, они отражают и защищают интересы России. Для междоусобиц, споров о том, кто лучше, у кого правильнее программа, сейчас не время. Как никогда, отечественным политикам требуется единение – духовное, национальное, межпартийное. Если этого не произойдёт, то вызовам времени ответить будет нечем.

Андрей Ефремов