Антироссийская агитация: что было, то и будет, что будет, то уже есть

Вспомним, что писал Клаузевиц о войне 1812 года: «Русские редко опережали французов, хотя и имели для этого много удобных случаев; когда же им и удавалось опередить противника, они всякий раз его выпускали; во всех боях французы оставались победителями; русские дали им возможность осуществить невозможное; но если мы в конце концов подведем итог, то окажется, что французская армия перестала существовать…».

В феврале 1905 года под Мукденом разворачивалось крупнейшее сухопутное сражение русско-японской войны. «Наш царь – Мукден, наш царь – Цусима» – писал литератор Бальмонт в вначале XX века. Поставив Мукден на одну доску с Цусимой, поэт по сути назвал Мукденское сражение разгромом, причем столь же катастрофическим как и Цусима. Что взять с антироссийских агитаторов? На Западе их осыпают деньгами, делают им широкую рекламу, называют «совестью нации». Но когда дело сделано, их зачастую просто выкидывают за ненадобностью, и в результате они прозябают в нищете и безвестности. Перефразируя известный тезис: Рим перестает платить предателям.

Участник террористической войны 1905 года, Бальмонт, как водится, уезжает в Европу и там ведет широкую литературную «деятельность». Например, пишет о царской семье агитки следующего содержания:

Были у нас и цари, и князья.
Правили. Правили разно.
Ты же, развратных ублюдков семья,
Правишь вполне безобразно.

Понятно, что за такие «стихи» Бальмонта носили на руках. Он не знал ни в чем недостатка, много ездил по разным странам, и для того, чтобы набраться новых творческих сил и впечатлений совершил кругосветное путешествие.

Представьте себе, что за подобные вещи сделали бы с Бальмонтом при Сталине. Думаю, досталось бы не только Бальмонту, но очень многим его знакомым, которые живо подписали бы признания в шпионстве на десять разведок, получили бы пулю либо долгий лагерный срок в солнечной Арктике. А вот «ублюдок» и «деспот» Николай II амнистировал Бальмонта, и разрешил вернуться в Россию. Впрочем, сама жизнь придумала для поэта-агитатора наказание, куда более изощренное, чем тюрьма и пытки. Его мечты сбылись, царь оказался свергнут, вместо него пришла, наконец, «демократическая и справедливая» власть. Вслед за ней утвердились большевики, а царь и вовсе был казнен.

Казалось бы, вот он – момент торжества Бальмонта. Но нет, сравнив то, что было с тем, что стало, поэт пришел в ужас, и написал следующие строки: «При царе я не хлопотал о заграничном паспорте, когда хотел поехать во Францию или Испанию. Я просто подавал заявление в доме генерал-губернатора и через несколько дней получал паспорт. В советской России на усилия уехать было истреблено целые полгода. Те разбойники, которые сейчас заседают в Кремле и в других, воровски захваченных, московских домах, давно обратили все русское население в рабов и восстановили крепостное право с прикреплением к данному месту. Вырваться из советской России заграницу – чудо, и это чудо со мною совершилось».

Бальмонту удалось сбежать от большевизма, и как же его встретила Европа? А никак. Он ей уже был не нужен. Бальмонта забыли даже те люди, которых он считал своими друзьями. Вскоре поэта ждала нищета. Но это еще не все, он сошел с ума и закончил свою жалкую жизнь в приюте.

Уделив некоторое время пропаганде врагов нашей страны, давайте же вернемся к Мукдену. Допустим, рассматривается какое-то сражение, возникает вопрос, по каким признакам определяется победитель? Если вдуматься, то четкого и общепризнанного критерия не существует. Разумеется, это оставляет широчайшие возможности для пропагандистских спекуляций. Не секрет, что одно и то же событие совершенно по-разному трактуется разными сторонами. Одни «сокращают линию фронта», другие в это же самое время объявляют о «позорном бегстве врага». Нередко в качестве критерия просто смотрят, кто удержал поле боя, или как вариант, кто наступает, а кто отступает в результате военных столкновений. В общем случае этот критерий, очевидно, неверен.

Полагаю, он тянется из первобытных времен и возник по биологическим причинам. Встретились два самца, потягались силами, один убежал, за другим остались охотничьи угодья. Здесь понятно, кто победитель. Но когда войны затягиваются на долгое время, ведутся сложные маневры, в них участвуют массовые армии, напрягается экономика всей страны и так далее, то такой, древний подход совершенно неприменим. Да впрочем, это было давно понятно, что и отразилось в появлении термина «пиррова победа». То есть давно уже люди знают, что есть такие победы, которых лучше бы и не было.

Вспомним, что писал Клаузевиц о войне 1812 года: «Русские редко опережали французов, хотя и имели для этого много удобных случаев; когда же им и удавалось опередить противника, они всякий раз его выпускали; во всех боях французы оставались победителями; русские дали им возможность осуществить невозможное; но если мы в конце концов подведем итог, то окажется, что французская армия перестала существовать…». Иными словами победитель в сражении – это тот, кто по его итогам улучшил соотношение между своими и чужими ресурсами. То есть возможна ситуация, когда даже отступление окажется на самом деле победой, потому что соотношение ресурсов улучшилось в пользу отступившего.

В этой связи я процитирую японца, крупного историка Сюмпэя Окамото, который так охарактеризовал итоги Мукдена: «Битва была жестокой, она окончилась 10 марта победой Японии. Но это была крайне неуверенная победа, так как потери Японии достигли 72 008 человек. Российские войска отступили на север, «сохраняя порядок», и начали готовиться к наступлению, в то время как подкрепления к ним все прибывали. В императорском штабе становилось ясно, что военная мощь России была сильно недооценена и что в Северной Маньчжурии могут оказаться до миллиона русских солдат. Финансовые возможности России также далеко превосходили подсчеты Японии».

Мобилизационный потенциал нашей страны многократно превышал японский, поэтому мукденская «победа» на самом деле подорвала военные возможности противника, но не России. Судите сами, численность населения Японии была в три раза меньше, чем у нас. Допустим, официальная японская статистика о потерях под Мукденом верна, тогда 72 тысячи надо умножить на три, чтобы сравнивать потери с учетом различной численность населения. Мы получим 216 тысяч человек, для сравнения – русские потеряли около 89 тысяч. И кто же на самом деле понес больший ущерб при Мукдене? Очевидно, что формальная победа Японии оказалась пирровой.

В Мукденском сражении русская армия насчитывала 293 тысячи штыков и сабель, 1494 орудия, 56 пулеметов. Из них только 170 тысяч приняло участие в сражении, остальные войска относились к тыловому обеспечению. Об этом факте обычно предпочитают умалчивать. Догадываетесь, почему? Что касается японцев, то широко растиражированы данные, согласно которым в их армиях насчитывалось 270 тысяч штыков и сабель, 1062 орудия и 200 пулеметов. Однако более свежие цифры профессора Сусуму Ябуки опровергают эти данные. Не 270 тысяч, а 400 тысяч человек выставила Япония у Мукдена. Кстати, если занижается численность японских войск, то логично предположить, что и официальные цифры потерь Японии также занижены.

Если говорить об экономическом положении противника, то мнение профессора Окамото можно подкрепить сведениями из аналитической записки от 25 мая 1905 года, направленной генерал-лейтенантом Унтербергером министру финансов Коковцову: «…Задолженность Японии, все больше и больше увеличивающаяся, есть наш главный союзник в войне, при чем финансовую тяжесть последней мы при двухмиллиардном бюджете легче вынесем, чем Япония при 360-миллионном».

Ясно, что Россия не была побеждена у Мукдена. Даже Цусима отнюдь не означала поражения в войне. Уже после Мукдена и Цусимы Николай II собрал военное совещание. В нем также приняли участие главнокомандующий Петербургского военного округа и войсками гвардии великий князь Владимир Александрович, генерал-адмирал великий князь Алексей Александрович, военный министр генерал Сахаров, управляющий Морским министерством адмирал Авелан, командующий войсками Приамурского военного округа Гродеков и многие другие высокопоставленные лица. Следует ли немедленно сделать попытку заключить мир? – этот и некоторые другие вопросы царь вынес на обсуждение. Журнал совещания давно опубликован, и в том, чтобы ознакомиться с его содержанием, никаких трудностей нет. А здесь я приведу лишь несколько красноречивых отрывков.

Военный министр Сахаров зачитал доклад о мерах, принятых для усиления армии, и сообщил ряд важных цифр: «В общем, при сравнении наших сил с японскими, можно сказать, что пехоты у нас в трех манчжурских армиях около 320 000 в 433 батальонах. Через неделю начнет прибывать 53-я пехотная дивизия, что даст еще около 14 тысяч. В июле у нас может быть сосредоточено до 500 000 штыков; у японцев теперь, по доставленным сведениям штабом главнокомандующего, против наших армий сосредоточено 288 батальонов. Численность батальонов больше наших, почему можно считать, что у них – около 300 000 штыков. В кавалерии мы в три раза сильнее японцев. В артиллерии мы им уступаем теперь лишь в количестве пулеметов, которые посылаются по мере изготовления, равно как и артиллерийские запасы… Что касается Владивостока и Приморской области, то главнокомандующий усилил там войска до 60 батальонов, из которых 40 составляют гарнизон Владивостока. Мелкие части он не принимает в расчет в своих соображениях. Из общего числа 385 000 японцев, о которых говорит главнокомандующий, надо считать, что около 300 000 расположены против трех манчжурских армий, а следовательно против Владивостока они могут отрядить корейскую армию в составе 80 тысяч. Таким образом, по мнению военного министра, нельзя признать, чтобы мы были слабее японцев, а вернее, что в общей численности мы в настоящее время почти сравнялись с ними по силам».

Генерал-адъютант Дубасов: «Наше движение на восток есть движение стихийное – к естественным границам; мы не можем здесь отступать, и противник наш должен быть опрокинут и отброшен. Для достижения этого надо посылать на театр действия самые лучшие войска. Что касается Владивостока, то его нетрудно взять с моря, и он более трех месяцев, вероятно, не продержится; но несмотря на это, войну следует продолжать, так как мы, в конце концов, можем и должны возвратить обратно все взятое противником. Финансовое положение Японии, конечно, хуже нашего: она делает последние усилия; наши же средства борьбы далеко не исчерпаны».

Генерал Рооп: «Я не могу согласиться с тем, чтобы немедленно просить мира. Попытка предложить мирные условия есть уже сознание бессилия. Ответ будет слишком тягостный. Заключение мира было бы великим счастьем для России, он необходим, но нельзя его просить. Надо показать врагам нашу готовность продолжать войну, и когда японцы увидят это, условия мира будут легче».

Великий князь Владимир Александрович: «Не на посрамление, не на обиду или унижение могу я предлагать идти, а на попытку узнать, на каких условиях мы могли бы говорить о прекращении кровопролитной войны. Если они окажутся неприемлемыми, мы будем продолжать драться, а не продолжать начатую попытку».

Если подводить итог различным заявлениям участников совещания, то видно, что речь шла о готовности начать дипломатический зондаж японских требований, но при этом подчеркивалось, что о поражении нашей армии нет и речи, а в случае чего война может быть продолжена Россией. Возможно, найдутся скептики, которые скажут, что рассуждения в «высоких кабинетах» это одно, а люди, находившиеся непосредственно на полях сражений, смотрели на перспективы России совершенно иначе. Что ж, дадим слово Деникину. Будущий генерал, один из лидеров Белой гвардии участвовал в русско-японской войне и в своих воспоминаниях так оценивал состояние русской армии в конце войны:

«Могли ли Маньчжурские армии вновь перейти в наступление и одержать победу над японцами? Обратимся к чисто объективным данным. Ко времени заключения мира русские армии на Сипингайских позициях имели 446½ тыс. бойцов (под Мукденом – около 300 тыс.); располагались войска не в линию, как раньше, а эшелонированно в глубину, имея в резерве общем и армейских более половины своего состава, что предохраняло от случайностей и обещало большие активные возможности; фланги армии надежно прикрывались корпусами генералов Ренненкампфа и Мищенки; армия пополнила и омолодила свой состав и значительно усилилась технически – гаубичными батареями, пулеметами (374 вместо 36), составом полевых железных дорог, беспроволочным телеграфом и т.д.; связь с Россией поддерживалась уже не 3-мя парами поездов, как в начале войны, а 12 парами. Наконец, дух маньчжурских армий не был сломлен, а эшелоны подкреплений шли к нам из России в бодром и веселом настроении.

Японская армия, стоявшая против нас, имела на 32% меньше бойцов. Страна была истощена. Среди пленных попадались старики и дети. Былого подъема в ней уже не наблюдалось. Тот факт, что после нанесенного нам под Мукденом поражения японцы в течение 6 месяцев не могли перейти вновь в наступление, свидетельствовал по меньшей мере об их неуверенности в своих силах.

Что касается лично меня, я, принимая во внимание все «за» и «против», не закрывая глаза на наши недочеты, на вопрос – «что ждало бы нас, если бы мы с Сипингайских позиций перешли в наступление?» – отвечал тогда, отвечаю и теперь:

— Победа!

Россия отнюдь не была побеждена. Армия могла бороться дальше».

К этим словам почти нечего добавить. Да, Россия не была побеждена, и наша армия могла сражаться. Но в это время пятая колонна при поддержке иностранных государств подожгла тыл. Первая антирусская революция, она же террористическая война 1905 года заставила Петербург принять предложения Японии о мирных переговорах и подписать неравный договор…

Дмитрий Зыкин