Государственность России — от русской души

Российские государственники: кто они такие?

В ведущейся против России идеологической и пропагандистской войне активно используется не только образ «плохого Путина» и «плохих русских», но и «плохого государства», которое они построили и которое несут под видом Русского мира, Евразийства и других проектов. В самой России сегодня стало модным противопоставлять государственников и либералов. И если с последними всё более-менее понятно, то с первыми, мягко говоря, не совсем. Каждый вкладывает в это понятие свой смысл. Как в слово «евроремонт». Все примерно представляют себе, что это такое, но чётко объяснить никто не может, вкладывая в это понятие порой самый разный набор опций. Так и с государственниками и с государственностью.

Российская государственность — вещь уникальная и действительно несёт в себе массу отличий от западной. Начнём с того, что русские — по большому счету понятие полиэтническое. В нём нет доминантного национального стержня. Нет этноса, который накрывая собой другие, ассимилировал их, навязывая свои верования, ценности и социальное устройство, превращая за счет всего этого в собирательный образ «русские». Полиэтничность русских сложилась естественным путём взаимной ассимиляции без чётко выраженного доминантного расового стержня. В ней витиевато переплелись славянские, финно-угорские, скандинавские и половецко-тюркско-татарские начала. Причём на самой ранней стадии формирования народности. Достаточно сказать, что от «сердца русского» берегов Москва-реки и до предгорий Кавказа когда-то простирались земли половцев. А древнерусские ладьи, оружие, доспехи воинов, деревянная архитектура во многом аналогичны тем, что были у варягов. Именно по этой причине у русских никогда не возникало желания бороться за чистоту расы, как это было в Германии и других странах Европы, в которых фашизм принимался либо на ура, либо как минимум нейтрально. «Идея национальной исключительности была чужда русским людям, и их не шокировало, что например, на патриаршем престоле сидел мордвин Никон, а русскими армиями руководили потомки черемисов — Шереметьевы, и татар — Кутузов», — пишет в своей монографии «Черная легенда» Лев Гумилев. Это изначальное достаточно гармоничное сочетание в русском этносе славянского, западного и восточного национальных течений позволило ему стать основой великого многонационального государства, в состав которого другие народы в большинстве случаев просились сами, а не были завоеваны и порабощены огнем и мечом. Опять же, как это было в истории Европы. «Найдется ли один народ в Европе, который бы остался на своем месте? Каждый грабил, разорял, истреблял слабейшего ему соседа, а после и сам равной участи подвергался от другого сильнейшего его. Римляне ограбили все племена и языки, а готы, гунны и вандалы, в свою очередь, ограбили римлян …», — писал видный государственный деятель екатерининской эпохи, генерал-майор Иван Никитич Болтин (1735-1792). На этом же принципе добровольного объединения самое большое в мире российское государство существовало на протяжение всей своей истории. За всё это время никто не пытался, скажем, сделать из казаха или грузина «стопроцентного» русского. Хотя многие, как князь Петр Багратион в период Отечественной войны 1812 года, в своих письмах к петербургскому генерал-губернатору, потомку известного татарского рода Ростопчину, называет себя русским и пишет о том, каким должен быть истинно русский царь, — наступательным.

Всё это камня на камне не оставляет от западных теорий о Руси — как о восточной деспотии, дикой орде, об искусственном государственном образовании, созданном завоевателями-варягами, покорившими недоразвитых славян, и дикой варварской империи — тюрьме народов, и многих других. Тюрьмами народов были европейские колониальные империи, всячески дискриминировавшие, эксплуатировавшие и уничтожавшие порабощенные народы. Того же американского континента или Индостана. Россию же с её наднациональной государственностью они не понимали и не принимали, ни в царском, ни в советском вариантах. В этой связи очень интересна и ценна одна цитата. Она принадлежит перу главного нацистского пропагандиста Йозефа Геббельса. В своей статье под названием «О так называемой русской душе» опубликованной в газете Das Reich, 19 июля 1942 года, он пишет: «Не стоит отрицать, что в наших краях то смешение народностей, что называлось Россией до 1917 года, а в дальнейшем — Советским Союзом, всегда казалось чем-то загадочным. Это не имело никакого отношения к царизму в прежние дни, и к большевизму сегодня. Загадка связана с тем, что различные национальности, соединившиеся в пределах этого чудовищного государства, даже не являются народом в нашем понимании этого слова». Вот так. В их европейском понимании, мы вообще не являемся народом. Почему? Да всё потому же, что мы соединились, а они захватывали и порабощали. Исходя из этого, у них всегда были избранные народы и «неполноценные». Причём задолго до Геббельса. Характерный пример. Во второй половине XVIII века в Париже вышел шеститомный труд некоего Леклерка под названием «История древняя и нынешняя России», в которой он, в частности, пишет: «Опыт нас учит, что вкус народа нежного не всегда бывает вкусом всех народов». И далее уже переходит, как говорится на личности: «Все отрасли правления показывали на себе изображение зверства русских, их невежество в государственном управлении… ». Такими выводами, как красной нитью, прошита вся эта, с позволения сказать, история России. Так что Наполеон, Гитлер и современные цивилизаторы появились не вдруг и не из ниоткуда. Та же геббельсовская мысль о «чудовищном государстве» в последующем с успехом была трансформирована в рейгановский термин «империя зла». Равно как и посыл о том, что нет разницы — царская Россия или большевистский Советский Союз. Для сегодняшних идейных наследников Геббельса «чудовищным» наше государство было и будет всегда. С Путиным, без Путина, с царём, с генсеком — без разницы. Единственное что бы их идеально устроило, это исчезновение России с карты мира и появление на её месте во всём зависимых квазигосударств, находящихся под внешним западным управлением, держащемся в том числе на штыках размещенных иностранных воинских контингентов.

***
Теперь о специфике российских государственных институтов и об отношении к ним народа. Как известно, основными функциями любого государства являются контрольно-силовые и распределительные. И держится любое государство по большому счету на негласном общественном договоре между различными группами населения, классами, сословиями, властью и народом в целом. И здесь ещё одна развилка между нами и Западом. В основе западной государственности лежит римское право, на основе которого строятся все договорные, силовые и распределительные отношения. Его фундаментальный принцип: «Таков закон», — является абсолютным приоритетом по отношению к таким понятиям, как справедливость, человечность и другим составляющим многогранной жизни каждого члена общества. Казалось бы, прекрасно, правовое государство — это тот идеал, к которому надо стремиться всем. Но это перевёрнутая логика. Римское право было положено в основу строительства западной государственности по одной простой причине — чтобы хоть как-то ограничить разгул безобразий и насилия, который чинили сильные по отношению к слабым. Как раз об этом и писал Болтин. Установить что-то похожее на порядок человеческого общежития при помощи морали и нравственности в том обществе было невозможно. Ими там крайне мало кто руководствовался. Их не было ни в массовом сознании, ни в менталитете. Российская государственность, напротив, изначально строилась не на правовой, а на нравственной, божественно-православной основе. Не зря, когда на Руси появились законы, внесшие искусственность во все виды отношений и распределений, появилось выражение: «Как будем судить — по закону или по совести», - явно противопоставлявшее одно другому и подразумевающее как холодную случайность, так и заведомую возможную несправедливость закона, не входящего в человеческие обстоятельства конкретного дела. Но даже с появлением законов и созданием государственных институтов, в основе общественных отношений и общественного договора в России продолжала лежать нравственность и высшая справедливость. Все классы, все сословия и члены российского общества должны были нести свою долю разверстки государственных обязанностей. Одни это государство обороняли, другие ему служили, третьи всех кормили. И когда Екатерина Вторая нарушила этот негласный договор, дав вольность дворянству, которое теперь могло не служить, являясь свободным привилегированным классом, вспыхнул невиданный доселе Пугачёвский бунт. Потребовалось всё военное искусство великого Суворова и напряжение всех сил империи, чтобы его подавить. А дворянству народ таким кровавым способом напомнил о долге, чести и моральной ответственности перед государством и всеми членами общества. Эта морально-нравственная основа общественного договора актуальна для российского государства и сегодня. И истинный государственник тот, у кого эта основа не затирается правовыми отношениями, личной корыстью и меркантилизмом. Закон адвокатско-процессуальными уловками и казуистикой обойти и обмануть можно, а вот совесть народа — нет. Поэтому многие наши чиновники формально кристально чисты и позиционируют себя добропорядочными государственниками, при этом в глазах народа выглядят бессовестными рвачами и негодяями, людьми, вызывающими презрение и негодование.
Еще один интересный и важный момент. Русский народ, составляющий основу российской государственности, — общинный народ. Именно он, а не правящие и так называемые имущие классы, являлся и является носителем и своеобразным контролёром высшей справедливости. Не зря у Салтыкова-Щедрина в книге «Помпадуры и помпадурши» государство представлено в виде шутовского колпака надетого на общинную голову России. «Сами русские (имеется в виду этнос) не были склонны к формализации своих общинных отношений, их нормированию на основе государственных принципов», — пишет в своем фундаментальном труде «Социология политики» известный социолог и философ, директор Центра социального прогнозирования Франц Шереги. Именно в этом стоит искать ответ на вопрос, почему практически все великие русские писатели, от Достоевского и Тургенева до Лескова и Чехова, все проблемы русской жизни персонифицируют, сводя их к отношениям конкретных людей, салонов, групп, обществ, но не разбирают по косточкам государство как институт. Будь то властные, распределительные или иные функции. Именно поэтому стороннему наблюдателю всегда, и в царские, и в советские времена, казалось, что государство в России существует само по себе, а народ сам по себе. Но это не совсем верно. Российское государство всегда было надстройкой над общинным экономическим и морально-нравственным базисом. Поэтому титаны русской литературы копали «гущу» жизни во всех её проявлениях именно в народном базисе, а не в не столь значимой для них формальной надстройке. То, что она была во многом именно формально-представительской, показала история ХХ века. А именно. Как только царская власть разрушила общину, вскорости рухнула и сама. Вот что пишет по этому поводу в своих воспоминаниях под названием «Гибель императорской России» сподвижник автора реформы П.А. Столыпина, заместитель министра внутренних дел и командующий отдельным корпусом жандармов генерал П.Г. Курлов: «Излюбленным детищем министра (П.А. Столыпина) надо считать вопрос об аграрной реформе, от правильного решения которого, по его мнению, зависело самое существование государства. В России, при абсолютном монархическом строе, как бы поощрялось среди крестьянства крайнее социалистическое направление. Крепостное право, а затем общинное владение землей уничтожали принцип частной собственности и вкореняли в крестьян убеждение, что земля — общая. Несмотря на то, что к сторонникам общинного землевладения принадлежали, по разным основаниям, не только либералы, но и большинство консерваторов… П.А. Столыпин, придя к убеждению, что только путем создания института частной собственности у крестьян можно поднять самое понятие о собственности, составляющее основной принцип всякого общежития, а тем более государства, провел закон о выселении крестьян на хутора… Он был совершенно убежден, что мелкие собственники окажутся наиболее твердым, с точки зрения правительства, классом, причем не боялся возникновения деревенского пролетариата, что и высказал с кафедры Государственной Думы при обсуждении этого законопроекта». Это ценнейшее наблюдение показывает, что социализм глубоко сидел в народе задолго до большевиков, причем как в тех, кто по бедности ушел в города и пополнил ряды фабрично-заводского пролетариата, так и в тех, на кого делал основную ставку реформатор. Характерный пример: из 9,8 млн десятин земли, купленных крестьянами за годы реформы, 6,2 млн (63%) было приобретено не частными собственниками, а крестьянскими товариществами (общинами, артелями и т. д.). Крестьяне, переселявшиеся в Сибирь с поощрения правительства, на новом месте не создавали фермерские хозяйства, а воссоздавали общину. В неурожайные годы, каким был, скажем, 1911-й, резко сокращалось число выделившихся из общины и наблюдался обратный процесс - возврат в нее. Это во многом объясняет, почему в Гражданской войне победили государственники-большевики, а не государственники-белогвардейцы. Ибо истинный государственник тот, кто не считает себя творцом истории и погонщиком народа на эти творения, а чувствует и осознает народные чаяния и устремления, всеми силами помогая претворить их в жизнь. Успехи советской государственности заключались, прежде всего, в возврате к народной, теперь уже социалистической, общинности, чуждой психологии оголтелого индивидуализма, меркантилизма, частной собственности и повсеместных рыночных отношений.

Второй раз российское — теперь уже советское — государство, рухнуло по той же причине, что и в первый. Горбачёв и Ельцин вновь разрушили народную общинность. А вслед за базисом полетела и надстройка. Сегодня строится новая российская государственность, которая должна учитывать весь опыт и ошибки предшествующих поколений. Прежде всего, не пытаться с высоты своих субъективистских надстроечных амбиций диктовать нормы жизни, морально-нравственных и правовых отношений базису с многовековыми коренными коллективистскими устоями и представлениями о справедливости, честности, добре и зле. Государство ведь должно служить народу, а не наоборот. Иначе он просто стряхнет его с себя, как салтыковский шутовской колпак. Да и тем, кто называет себя сегодня государственниками, не престало выглядеть расфуфыренными шутами, обвешанными золотыми бубенчиками с дорогими безделушками-аксессуарами в руках.

Вадим Бондарь